Душехранитель
Шрифт:
Женщина чувствовала себя все хуже. Аксенов и их с Ирой мать долго считали, что она терзается из-за развода. Лишь когда появились боли, Ирина согласилась отправиться к врачу…
Рак легких. Сестра догадывалась, но врачи сообщили диагноз только родным. Метастазы проникли даже в печень, и операция была бессмысленна.
Ирина отчаянно боролась за жизнь. Дмитрий предпринимал все, что мог, лишь бы найти средства на лечение сестры. Он не верил в исцеление, но некоторые лекарства приостанавливали расползание смертельных щупальцев
Мать почти тронулась умом. Она могла говорить только о дочери, только о том, стало ей лучше или нет, только о статьях и передачах, где рассказывалось о новых методах лечения. Андрейка знал, что его мама больна, однако бабушка и дядя убеждали его, что она поправится.
А два месяца назад появился еще один диагноз — плеврит. Несчастное истерзанное тело Ирины отекало. Она жила на наркотиках, врачи могли только вытягивать из плевральных полостей жидкость, с которой не справлялся умирающий организм.
— Ну что? — шепотом спросил Дмитрий, разуваясь в прихожей.
— Сегодня спали спокойно. А вчера орала ором… Димушка, я узнала об одной американской клинике…
— Мам, как мы ее повезем? Пусть хоть немного получшеет, а?
Аксенов сам не верил в свои слова, и ему стало противно.
Мать тихо, чтобы не слышал внук, расплакалась, бессвязно призывая проклятья на голову бывшего зятя. Так тоже было всегда.
Дмитрий отвернулся. Ему было невмоготу смотреть на разъеденные слезами выцветшие глаза старухи, которой еще рано было становиться дряхлой, а она становилась, угасая с каждым прожитым дочерью днем, с каждой кошмарной ночью…
— Димушка, я погуляю с Дюшенькой, а ты дождись медсестру. Они не сказали точно, когда она придет… Эти новые порядки… Чтоб им всем пусто стало… — мать озлобленно скрипнула зубами.
— Я дождусь, идите… — Аксенов взглянул на часы: времени было мало, но что поделать.
— А я научился рисовать танк! — сообщил Андрейка, засовывая ноги в растоптанные сандалии.
— Научился, научился… — проворчала бабка. — Застегивай, как положено!
— Посмотри у мамы в комнате, дядь Дима! Над кроватью. Я ей повесил, чтоб она увидела!
Дмитрий кивнул, снял очки и протер стекла.
Они ушли на прогулку. Из комнаты сестры донесся стон. Проснулась. Сейчас начнется…
В спальне стоял тяжелый запах больного, умирающего тела, испражнений, лекарств. Наверное, и в будущей жизни, если существует переселение душ, Дмитрий будет помнить этот запах…
Облысевшая, покрытая пигментными пятнами, как стариковская кожа, голова сестры казалась очень маленькой, иссохшей. Больная раскрылась: даже простыни, не говоря уже об одеялах, доставляли ей боль. Постель была смята: видимо, перед тем как уснуть Ирина металась…
— Димка… — прошелестели ее растрескавшиеся губы.
Сухая кожа сходила с них кусочками
Аксенов сел рядом с ней, на стул у изголовья, коснулся полупрозрачной, тоже в пятнах, руки. Тело сестры было раздутым, грудь возле ключиц проваливалась, а ниже — вспухала, и отечный живот был огромным, словно у беременной, но при этом бесформенным, как студень. Она лежала, бессильно раскинув ноги, и брат аккуратно поправил задравшуюся на ее бедре сорочку.
— Димка! — глаза Ирины стали заполняться болью, рука напряглась и сдавила его пальцы. — Димка! Дай мне что-нибудь! Я не могу больше! Я не хочу!
— Потерпи, Ирка! Сейчас, скоро, придут! Сделают укол! Потерпи!
— Мне… ничего… не… помогает! А-а-а-а! — она стиснула зубы, а на вновь полопавшихся губах проступила кровь. — Не трогай… м-меня! Больно!
Дмитрий убрал руку. Сейчас она начнет метаться, а это означает, что боль нарастает. Господи! Ну почему так? От боли всегда теряют сознание, а эта проклятая болячка изводит, не давая мученику забыться…
— Димка-а-а-а!
Крик перешел в звериный вой, а вой слился с трелью звонка. Наконец-то!
На пороге стоял мужчина, мало похожий на врача, без халата и с пустыми руками.
— А медсестра? — спросил Дмитрий.
— Медбрат пойдет? — криво усмехнулся незнакомец, выплюнул окурок прямо на лестничную площадку и шагнул в квартиру.
Аксенов запер дверь, а затем пошел следом за странным медбратом.
Коренастый мужчина склонился над постелью сестры. Та умолкла и глядела на него широко раскрытыми глазами.
— Ну, давай передохнём… — он провел большой мозолистой ладонью над телом Ирины. — Легче?
— Да… — прошептала она.
— Вы кто? — отозвав незнакомца в сторону, спросил Дмитрий, уже не сомневаясь в том, что никакой это не медбрат.
— Я-то? — и снова кривая усмешечка на дочерна загорелом лице. — Да какая разница? Сегодня — одно, завтра — другое. Ее тело разрушено, восстановлению не поддастся. Чудес не бывает. Ей осталось жить четыре дня.
Дмитрий опустил голову и тяжело вздохнул. Но что это будут за четыре дня…
— Берусь предположить, что вы сожалеете о запрете на эвтаназию, атме Аксенов, — голубые глаза мужчины по-прежнему смотрели на собеседника с иронией.
— Да уж… — пробормотал Дмитрий. — Ханжеские законы… как все в нашем сра…м мире…
— Оу! Т-ш-ш-ш! Глупости вы говорите, уж простите меня! Законы не бывают ханжескими. Ханжами могут быть только те, кто толкует эти законы в своих интересах. А сестренке вашей теперь другое нужно. Но все же кое-что нужно. И именно здесь, а не по ту сторону. Когда неподвижно тело, невидимый глазу дух безудержно и неутомимо плетет ткань будущего Пути. Да вот, взгляните сами!