Душераздирающее творение ошеломляющего гения
Шрифт:
— Поднимите окна и задрайте двери: въезжаем в гетто. — Мы хохотали.
Мы гоняем шары на бильярде. Обменявшись последней информацией, касающейся Муди и прочих, мы затрагиваем следующие темы:
1) Винс Вон: мы все знаем его с пятого класса, а теперь следим за ним — пристально, ревниво, скрестив пальцы, издали гадая о перипетиях его карьеры.
— Видел его в «Затерянном мире»?
— Да, он там отличный.
— Ну ему ничего не дали сделать.
— Это правда.
— Ему нужны новые «Свингеры»[173].
— Ага. Что-нибудь такое, веселенькое.
2) Их волосы: у обоих интересные новости, касающиеся волос. Волосы Гранта продолжают неудержимо убывать, а Эрик наконец-то
— Неплохо, — говорю я, глядя на его волосы.
— Спасибо, — отвечает он.
— Нет, я серьезно: так вот перьями они идут, как будто волнистые. Красиво.
— Да. Спасибо.
Они назавтра собираются на ту же свадьбу, что и я: Полли, сестра Марни, выходит замуж за какого-то незнакомого нам парня. Мы все приглашены, всего будет человек пятнадцать друзей сестры Полли, и для нас эта свадьба — возможность обозначить свое воссоединение. Там будут все наши; в основном они прилетят завтра или послезавтра. Гранту и Эрику интересно, почему я приехал сюда на пять дней, и я рассказываю им столько, чтобы они поняли, но не столько, чтобы стали за меня волноваться.
Приехав домой, мы не включаем свет. Они передвигают тренажер, чтобы освободить место для моего футона.
— Спасибо, — говорю я, забираясь под одеяло.
Я боюсь, что Грант подойдет его подоткнуть.
— Рад, что ты приехал, — говорит он и легонько хлопает меня по голове.
В темноте я слышу, как в соседней комнате возится Грант, как скрипит ящик его комода, слышу Эрика наверху: он включает воду в ванной.
Я сплю так, как не спал уже много лет.
Утром я принимаюсь за свои дела. Я одолжил у Гранта пальто, а еще привез с собой диктофон, блокнот и список дел, которые должен здесь сделать. В нем примерно пятьдесят пунктов, он был набран и распечатан на лазерном принтере, а кое-что я добавил уже в самолете. Сначала идут дела, о которых я уже упоминал:
«Уэнбан» [похоронное бюро]
924 [номер моего старого дома]
Стюарт [друг отца]
Хэйд[доктор Хэйд, онколог]
Сара [в постели которой я проснулся очень много лет назад]
Бар [бар в соседнем городке; я знаю, где он находится, Но не знаю, как называется; отец был его завсегдатаем]
Пляж [песчаная территория, примыкающая к озеру Мичиган; люди там встречаются друг с другом, принимают солнечные ванны и плещутся в воде]
Список продолжается. Похоже, моя цель — достичь такого эмоционального состояния, которое равнозначно наркотическому загулу, за пять коротких дней свалить в одну кучу как можно больше разных и на первый взгляд несовместимых стимулов, чтобы в сумме получился социально-семейный беспредел, — а затем посмотреть, что из этого получится, что именно мне удастся извлечь на свет, вернуть, вспомнить, пережить, простить, пожалеть, осознать и увековечить. Мне хочется загрузить все сверх меры, я продолжаю дополнять список, и пока лечу в самолете, и когда лежу в постели, — второстепенными или необязательными пунктами, телефонными звонками и неожиданными визитами к людям, которых не видел пять-десять лет, к людям, с которыми никогда не разговаривал, — и все это из желания вбросить в эту кучу что-то потенциально провокационное или жестокое. К примеру, на полях вписано от руки:
Деревянный [приятель по средней школе; его отправили в военное училище по каким-то причинам, которых мне не объяснили, но в ту нашу зиму он прислал нам очень доброе письмо с соболезнованиями, хотя мы не виделись с ним добрых семь лет, и я не исключаю возможности того, что появлюсь рядом с его домом — ведь на письмо я ему так и не ответил, — посмотрю, каким он теперь стал, может, поздороваюсь с его матерью, которая как-то ночью, когда я остался у них ночевать и не мог заснуть,
Список продолжается. Еще друзья, друзья родителей, несколько товарищей по колледжу, которые были на обоих похоронах; учителя средних и старших классов; парк в конце нашей улицы, где есть крохотное замерзшее озеро; миссис Айверт, у которой я подстригал лужайку и ухаживал за садом (просто узнать, жива ли она); друзья матери, сослуживцы и т. д. и т. п.
И еще: по краю страницы, страницы со списком, написано одно слово. Печатными буквами, хоть и неровно, левой рукой. В нем все буквы заглавные, оно бросается в глаза рядом с распечатанным текстом и рукописными дополнениями. Я написал его в чикагском аэропорту О’Хэйр, пока разговаривал с Тофом, который был в Лос-Аццжелесе, сразу после того, как прилетел мой самолет. Вот что это за слово:
НАПИТЬСЯ?
Это вопрос, обращенный к самому себе: в каком конкретно виде мне лучше всего быть, пока я буду делать свои дела в Чикаго и его окрестностях. Пока я расспрашивал Тофа, как у них там с Биллом в Лос-Анджелесе идут дела (они сходили на тренировочную бейсбольную площадку и в кино — Билл старается его развлекать), мне с необычайной резкостью представилось, что я все время должен быть пьяным. Я предположил, что опьянение привнесет в мои поиски таинственность, не говоря о романтической неопределенности, которой трудно достичь иным способом. Я должен быть отчаянным, взъерошенным, бестолковым и ходить повсюду, спотыкаясь. Мне показалось, что это намного правильнее, нежели быть трезвым и благоразумным, поможет обнажить суть вещей, снимет несколько верхних уровней информационных помех, причиненных работой сознания, позволит совершить несколько лишних безумств.
Но, с другой стороны, документация тогда выйдет такой, что в ней черт ногу сломит. Неужели я действительно смогу делать вразумительные заметки и оставлять осмысленные аудиозаписи… если буду под градусом?
Я завожу свою взятую напрокат машину и до самого Лэйк-Фореста не могу окончательно разрешить Великий Алкогольный Вопрос. Хотя мне никогда не удавалось пробыть пьяным больше трех часов подряд без того, чтобы завалиться и уснуть, и хоть я редко напиваюсь чаще раза в неделю, я оставляю этот вариант открытым, а окончательное решение собираюсь принять на свадьбе: там-то я наверняка наклюкаюсь и тогда уже смогу понять, подходит мне это состояние или нет, стоит ли мне продолжать пить, не сделать ли запас и все время иметь при себе — например, в термосе…
Впрочем, я ведь за рулем. А это уже сложнее.
Я поворачиваю на север, к Лэйк-Форесту. В конце декабря трасса 41 и все окрестности Чикаго, как и положено, выглядят уныло, будто их поела моль. Снега нет, есть только серебряный холод, выхлопные газы и черная слякоть.
Проходит двадцать минут, и я оказываюсь рядом со своим старым домом, но ничего не чувствую. Я в Лэйк-Форесте, в своем квартале, через дорогу от своего дома. Я сижу в машине, слушаю студенческую рок-станцию, и больше всего меня занимает состояние соседского двора. Там что-то изменялось. Они подстригли деревья? Похоже, они подстригли деревья.