Два дня в апреле
Шрифт:
Ну, сейчас-то всё по-другому! И средств покупных против вшей предостаточно. И всяких разных снадобий, врачующих выпадение волос и прочие напасти, тоже хоть отбавляй. Тут тебе и кремы, и эмульсии, и суспензии, и травяные настойки на любой вкус. Остаётся только надеяться, что Уне подарок придётся по душе: красивая золотистая коробка, а внутри на гофрированной бумаге тоже золотистого цвета лежат два нарядных флакона.
— Завернуть товар в подарочную бумагу? — поинтересовалась у неё высоченного роста продавщица. Кончики ресниц покрыты серебристой тушью, брови выщипаны до такой степени, что их почти не видно, ногти безобразной квадратной формы покрыты лаком какого-то буро-зелёного цвета.
— Пожалуй! — соглашается Мо. Мелочь, но всё же приятная, если вспомнить, сколько денег она
— Тогда с вас ещё полтора евро.
Мо таращит глаза на продавщицу в немом изумлении.
— Что?! Полтора евро? Легко же вы зарабатываете себе эти евро!
Продавщица моргает быстро-быстро. Серебристые искорки вспыхивают на кончиках ресниц.
— Так не надо?
— Не надо! — рассерженно отвечает ей Мо.
Продавщица молча кладёт коробку в обычный бумажный пакет и пробивает чек. Мо так же молча берёт коричневый пакет, а сдачу кладёт себе в карман. «Всё, экономия! Подумать только! Содрать полтора евро за какой-то кусок нарядной обёрточной бумаги. Нет уж, дудки им!» Она и дома отыщет что-нибудь подходящее. А если нет, то пустит в ход обычную фольгу для запекания.
Мо выходит на улицу и чувствует неприятную пустоту в желудке. Перед уходом с работы она всегда съедает пару сэндвичей. Но сегодня Марта и Гретта так достали своими разговорами, что она улизнула из магазина сразу же, как только пробил урочный час. Глаза бы её на них не глядели! Сейчас она пойдёт в парк, сядет где-нибудь на лавочке и перекусит себе спокойно на свежем воздухе. Вроде дождь ещё не собирается накрапывать.
Это даже хорошо, что перекус у неё состоится позднее обычного. Ведь она больше не будет есть аж до восьми часов вечера. Дома она обычно ужинает в семь. Так у них с Лео повелось ещё с тех давних пор, как они оба стали трудиться в своём магазине. Она всегда старалась прийти с работы пораньше, где-то после пяти, и сразу же принималась за готовку. Лео возвращался домой в половине седьмого. Как раз успевал принять душ и пропустить стаканчик пива, пока она накрывала на стол. Но Мо никогда не жаловалась на такой свой плотный график. Между прочим, Дафния тоже достойно несла бремя домашнего хозяйства, нужно отдать ей в этом должное. И готовить она умеет хорошо… когда захочет.
Проходя мимо кафе, Мо вдруг чувствует острое желание сходить по-маленькому. «Вот они, малоприятные издержки старости, — думает она. — Мочевой пузырь уже далеко не тот, что в восемнадцать лет». Она решительно открывает дверь и заходит в кафе. Рассеянно скользит взглядом по лицам посетителей, сидящих за столиками, а сама быстро пересекает зал в направлении двери, на которой ясно написано: «Туалет». Нужно просто сделать вид, что ничего такого не происходит и она имеет полное право заходить здесь в любую дверь. И пусть кто-нибудь только посмеет возразить ей!
На обратном пути она снова оглядывает кафе, сканируя глазами незнакомые лица. И вдруг взгляд её выхватывает женщину, одиноко сидящую за дальним столиком в самом углу зала. Обычно за такие столики садятся люди, которые хотят посидеть в одиночестве, зная наверняка, что уж здесь-то их точно никто не потревожит. Мо виден только её профиль. Женщина сидит, низко наклонив голову, вчитываясь в текст меню. Перед ней стоит явно ещё не тронутый бокал с красным вином.
Волосы светло-пепельного цвета уложены, красивая стрижка. Несколько прядей спереди упали прямо на лицо, закрыв его до самого подбородка. Необычная стрижка. Волосы делаются всё короче и короче по мере их удаления назад, а на затылке вдоль линии волос и вовсе оставлен лишь нежный пушок. Элегантное платье цвета настурции. Такие настурции каждый год цветут у Мо на клумбе под кухонным окном, радуя глаз яркостью своих соцветий. На ногах короткие замшевые полусапожки чёрного цвета, кажется, на высоченных шпильках. На спинке стула висит шарф небесно-голубого цвета с каким-то рисунком. Тонкая длинная шея, белоснежная и изящная, мгновенно вызывающая ассоциации с белым лебедем. Когда они впервые встретились, Мо восхитилась именно этой красивой шеей. Ну, и
«Изабель, — представилась она тогда. — Рада с вами познакомиться!» И протянула Мо прохладную на ощупь ручку с накрашенными ноготками тёмно-бордового цвета. Тогда волосы у неё были подлиннее. Она закалывала их высоко вверх, открывая свою лебединую шею и изящные высокие скулы. Кстати, Дафния тоже унаследовала от матери высокие скулы.
Когда-то Финн рассказал Мо, что мать Дафнии бросила мужа и убежала из дома, тогда малышке было всего шесть лет. Впервые она увидела беглянку-мать на свадьбе Финна и Дафнии. Изабель явилась в церковь в сопровождении своего второго мужа. Судя по всему, это был уже другой мужчина, не тот, ради которого в свое время затевался побег и были брошены на произвол судьбы шестилетняя девочка, её дочь, и бедняга Джек, выступивший в незавидной роли рогоносца. По всему было видно, что эта дама пользовалась спросом у джентльменов (если их так можно назвать).
Впрочем, мужчин легко понять. Эта бьющая через край женственность в сочетании с хрупкой беззащитностью всего облика, эти необыкновенного цвета глаза, то ли серые, то ли дымчатые, словно залитые серебром. Да, такая женщина способна вскружить голову кому угодно. Неудивительно, что её возжелали многие. И всё равно Мо отказывалась понимать, как можно бросить своего ребёнка. Такой поступок матери никак не укладывался в её голове. Даже под угрозой быть растерзанной стаей бешеных собак Мо не бросила бы своего маленького Финна. Никогда! Неужели у этой женщины начисто отсутствует то, что называется «материнским инстинктом»? Неужели у неё нет никакой привязанности к родной дочери?
Любопытное совпадение! И Уна, и Дафния, обе лишились своих матерей в одном и том же возрасте: в шесть лет. Правда, обстоятельства были совсем разными. И всё же такое совпадение наталкивало на мысль, что Дафния и Уна могут сблизиться на этой почве и стать друг другу по-настоящему родными людьми. Увы! Пока, насколько могла об этом судить Мо, наблюдая за ними со стороны, такого сближения не произошло. Когда Финн был жив, вроде никаких осложнений между мачехой и падчерицей не возникало и всё было нормально. Но с его уходом Мо всё чаще стала замечать напряжение, царящее в доме. Держатся отчуждённо; разговоры, правда, разговаривают, но только самые необходимые. Что же до всего остального, то — настоящая пропасть во взаимоотношениях. И самое пугающее, что никто из них не торопится наводить мосты и искать пути к сближению.
Но чем она тут может помочь? Да ничем! Преодолевать барьеры — это не по её части. Здесь она им двоим не советчик. Мо, скорее, мастер сама воздвигать такие барьеры — часто на пустом месте. Словом, лучше сидеть себе тихонько и не влезать в чужие дела. Ведь если она заведёт разговор на подобную тему с Дафнией, та с ходу обвинит её в том, что она вмешивается в чужую частную жизнь. Да и не привыкла она разговаривать с Дафнией по душам. Они с ней никогда не вели никаких задушевных бесед.
И всё равно стыд и срам! Больно ей видеть, что вдова её покойного сына и его дочь чураются друг друга. Странно ей и даже неловко как-то наблюдать, что у Дафнии нет никакой близости и с родной матерью. Причины такого отчуждения, разумеется, понятны Мо. И всё равно ей горько видеть подобные отношения воочию.
Изабель тоже была на похоронах Финна. Тогда Мо потребовалось несколько минут усилий над собой, чтобы правильно идентифицировать эту женщину. «Очень сожалею», — прошептала она своими ярко-накрашенными губами в тон шарфу, красиво обмотанному вокруг шеи. Она схватила обеими руками руки Мо и на какое-то мгновение крепко сжала их. На Мо пахнуло лёгким ароматом её духов, приятный оттенок зелени, похожий на запах крыжовника.
Изабель явилась на похороны в сопровождении мужа. Мо не помнит его имени, хотя наверняка он представился ей. И сейчас в голове что-то крутится, но ничего определённого. Эндрю? Макс? Вот рукопожатие его она помнит: крепкое, по-мужски сильное, так, что даже косточки хрустнули. А вот глаза холодные. В них она не прочитала ни капли сочувствия, несмотря на все те жалостливые слова, которые он ей говорил.