Два очка победы
Шрифт:
«Ну да, ну да», — опять кивал он утомленно, но возражать и тут не захотел. Конечно, жаловаться будет Соня! Растет Маришка, и неудобный становится ребенок. Им бы как плюшевого зайца. Скажи: ложись — уляжется, скажи: замри — не видно и не слышно станет. А для Клавдии вообще, — порой ему казалось, что она сердита на Маришку, потеряв из-за нее целых четыре года развеселой современной жизни. То-то и дорвалась теперь — наверстывает!
— Геш, Соня не говорила? Тут тебе из этого… из дорпрофсожа звонили. Шевелев. Вежливый такой, деликатный…
У
— Ну, ну… Шевелев. А чего он?
— Просил зайти зачем-то. Разговор, говорит, есть.
Одолевая зевоту, Скачков зажмурился и головой затряс, но все-таки не одолел: аж челюсти свело и показались слезы.
— Геш, подожди, не спи — у меня для тебя новость. Ты знаешь, с местом комментатора пока неясно. Зато твоя идея — футбол без мяча — блеск! Это ведь ты придумал? Сашка Боксерман, например, за голову схватился: Антониони, говорит, трупом ляжет! А уж если Сашка Боксерман…
Оживленная болтовня жены горохом сыпалась на косматую голову Скачкова. Покойное старушечье кресло разморило, он сидел тяжело, совсем засыпал.
— Слушай… — заворочался Скачков, поднимая красные воспаленные глаза, — мы же договорились, кажется. Не хочу я этих ваших… Боксерманов. И не собираюсь. Не трепыхайся ты, не позорься.
Вытирая тряпкой стол, Клавдия посмотрела на него уничтожающе.
— Ты не собираешься, а я собираюсь. И не спорь со мной!
Спорить у Скачкова не было ни сил, ни желания. Он раззевался безудержно и, уступая, замахал руками: молчу, молчу!
— Сейчас я постелю, — сказала Клавдия, ополаскивая под краном руки. — А на будущее запомни — не спорь. Если ничего не понимаешь, сиди и надувай щеки.
С кухни было слышно: Клавдия в комнате громыхнула диваном. Затем заскрипели дверцы шкафа. Она там ловко управлялась: раз — приготовлен для сна диван, два — откуда-то появляется подушка, простыни, припрятанные до его приезда! Но и постель, разбросанная на диване, нисколько не меняла парадного убранства уголка квартиры, где не живут, а лишь изредка ночуют.
Роняя голову, боясь заснуть, Скачков поднялся мешковато с кресла: большой, нескладный в этой маленькой опрятной кухне. Фуфайку распирало на груди. В дверях он крепко зацепился за косяк плечом и сонно покачнулся.
— Тебе надо выспаться, — сказала Клавдия, разминувшись с ним в коридоре. — Я лягу с Соней и с Маришкой.
Не оборачиваясь, Скачков мрачно отсалютовал рукой:
— Привет! — и плечом вперед почти упал в дверь. Он засыпал на ходу. Заворачиваясь в простыни и одеяло, он успел подумать, что Клавдия опять брезгливо вынесла его потрепанную сумку с формой в коридор. Она сердилась постоянно, когда находила ее возле дивана, и выбрасывала, как вещь вульгарную, которой не место в чистых и ухоженных комнатах.
Назойливая муха, как ни старался отогнать ее Скачков, никак не отставала:
В комнате было светло и солнечно, он медленно повел глазами. Кажется, в квартире уже не спали — доносились звуки из кухни.
Внезапно в глазах Скачкова мелькнул живой лукавый огонек, он сунул руку вниз с дивана и сразу же наткнулся на затаившееся тепленькое тельце в мягкой байковой пижаме. Радостный визг запрыгавшего, пойманного за рукав ребенка прогнал последнюю сонливость.
— Ах ты, маленькая хулигашка! Ах ты, маленькая девчушка! — растроганно приговаривал Скачков, втаскивая и укладывая Маришку к себе под одеяло.
— Пап, ты догадался, да? Или ты подумал, что это муха? — допытывалась Маришка, прижимаясь, затихая рядом с ним. Ее восторженная рожица, взлохмаченные волосенки торчали из-под одеяла.
— Му-уха! Конечно, муха. Муха-цокотуха!
— Пап! — позвала шепотом Маришка. — Давай лежать тихонечко-тихонечко. Чтобы никто-никто не услыхал. Давай?
Скачков почувствовал, как колотится сердчишко присмиревшего возле него ребенка.
Осторожно повернувшись на бок, Скачков большим корявым пальцем стал гладить, приводить в порядок тоненькие бровки на задорной затаившейся мордашке.
— Я некасивая еще? — тотчас же поняла его по-своему Маришка, проворно выпростала из-под одеяла руки, пригладила, прибила волосенки и вновь закуталась и замерла под одеялом. — Я еще не умывалась. Я еще как будто сплю. Хорошо?
— Валяй, валяй, — приглушенно басил он, стараясь тоже, чтобы разговор их не был услышан.
— Ты вчера приехал, вчера? Я уже спала?.. А мы пойдем сегодня к обезьянкам? Я им печенье припасла.
— Обязательно!
В прошлый раз, перед отъездом в Минск и на Кавказ, они отправились в зоопарк, но ненадолго, — у Скачкова выдалось каких-то полтора часа. К обезьянам добраться не успели, а смотрели бегемота, бросили ему в корыто булку, но бегемот, ленивая гора тоскующего мяса, той булки не заметил или заметить не захотел, и Маришка огорчилась. Тогда они условились все же сходить к обезьянам. Те попроворней, с ними интересней…
Стремительно вошла Клавдия, хозяйственная, в фартуке. Взглянула, увидела их вместе — рассердилась:
— Это еще что за номер? А ну-ка марш к себе. Марш! Быстро!
Скачков, почувствовав как напряглась всем телом под его рукой Маришка, миролюбиво попросил:
— Оставь ее в покое.
— Ты что, в своем уме? — накинулась Клавдия, с утра была не в духе. — Ребенок нездоров, а они тут… Марина, я кому сказала?
Скачков потрогал лобик, — кажется, горячий.
— Дай нам градусник, мы сейчас проверим.