Два путника в ночи
Шрифт:
– Что у вас?
– А что у нас может быть? Ничего. Алеша хороший человек. – В голосе Людмилы была печаль.
– Жену бросать не собирается?
– Вряд ли. Она у него вторая, намного моложе. Ты знаешь… – сказала она после паузы, – они странные, эти мужики. Алеша – как ребенок, не понимает…Приходит вчера, приносит три кольца. Два золотых и платиновое…
– Тебе?
– Нет, что ты! Взял у знакомого ювелира специально, чтобы мы с ним выбрали, какое подарить его жене на день рождения. Ей в марте исполняется тридцать, круглая дата, юбилей. Представляешь? –
– Он что, совсем охерел? – удивилась Римма. – Ну и как, выбрали?
– Выбрали. Мне понравилось платиновое с сапфирами и бриллиантиками, такая прелесть! Веточка – листики темно-синие, а бриллиантики – как роса. Алеша сказал, что ему оно тоже нравится. Очень благодарил, сказал, что у меня прекрасный вкус… – Голос у Людмилы дрогнул.
– Он что, псих? Совсем сбрендил?
– Говорит, закатывает своему Рыжику – он ее Рыжиком называет – банкет в «Английском клубе». А там цены, сама знаешь, просто бешеные. Говорит, на сто человек!
– Да врет он все! Это же какие дурные деньжищи!
– Не врет, у него сейчас много денег. Приносит всякие деликатесы, платит за Митькины компьютерные курсы. (Митька был сыном Людмилы, тринадцатилетним оболтусом.) И компьютер привез, не новый, правда, но вполне еще хороший. Леша добрый.
– А кольца?
Людмила вздыхает.
– Знаешь, он как ребенок. Ребенок отрывает лапки у мухи из любопытства, а не со зла. Так и Леша. Он думал, что я буду… довольна.
– Оказанным доверием?
Людмила кивнула.
– Понятно. Так что там за сестричка? – Римма с маху переменила тему.
– Какая сестричка? – Людмила уже забыла про Женьку и его новый роман.
– Женькина!
– А! Ты должна ее помнить, она у них на даче была прошлым летом, когда мы Женькин день рождения справляли.
– Не помню!
– Хорошенькая такая, у нее еще муж на базаре бизнесмен. Мясом торгует.
– Так у нее еще и муж имеется?
– Имеется. Он тогда напился до потери сознания и завалился спать в беседке.
– Помню! У нее фигура хорошая. А ты помнишь, что напялила на себя Антон?
Людмила пожала плечами.
– Женькину старую рубашку и какие-то абсолютно жуткие штаны. Неудивительно, что этот козел гуляет!
…Первым побуждением Риммы было отказаться от спасательных работ, но перспектива остаться в пустой квартире была еще хуже.
– Я сейчас приеду! – сказала она, вскакивая с дивана. – Дай ей валерьянки.
В квартире Людмилы стояла тишина, прерываемая страдальческими вздохами Антона.
– Чисто покойник в доме, – буркнула Римма, стаскивая с себя шубу.
– Она уже устроила скандал Женьке, а теперь собирается поговорить с мужем этой женщины, – прошептала Людмила.
– Ну и дура! – громко ответила Римма.
– Тише! – замахала руками Людмила. – А что бы ты сделала на ее месте?
– Я? Купила бы себе новую тряпку. Не стоят они того… – Римма вдруг осеклась, закрыла лицо руками и зарыдала.
Людмила, перепуганная, топталась рядом. Римма,
– Что, Риммочка? Что? – Людмила обняла Римму. – Что случилось?
– Игорек меня бросил! – Римма зарыдала пуще прежнего.
Антон издала полузадушенный звук, они с Людмилой переглянулись…
Глава 12
Убийца. Убийца?
– Володя, смотри! – сказал вдруг Эдик, перестав жевать. – Снова убийцу генеральши показывают! – Он потыкал вилкой в экран маленького телевизора, стоявшего на холодильнике.
– Какой генеральши? – спросил тот, кого назвали Володя.
– Да Медведевой же! Смотри, какая рожа!
Володя, Владимир Михайлович Фоменко, принимал гостя, старого «дружбана» и коллегу Эдика Гладилина, с которым почти двадцать лет проработал в городском ПТУ номер пять. Тот по-прежнему работает в родном ПТУ, а Фоменко ушел оттуда четыре года назад после скандала с одним из его учеников, арестованным за кражу. Парень был сложный, конечно, занимался плохо, прогуливал занятия, пил, были приводы. Фоменко был, пожалуй, единственным, кто увидел человека в этом звереныше, знающем об изнанке жизни больше, чем любой нормальный человек. Директор с облегчением воспринял новость о краже и категорически отказался отмазать парня от колонии. Фоменко тогда предпринял все возможное, но парня все-таки посадили. На ближайшем педсовете Владимир Михайлович встал и высказал все, что думал о методах руководства училищем, о том, что они воспитывают рабов, требуя слепого послушания, о том, что, облегчая себе жизнь, готовы погубить человека. Он знал, что уйдет из училища, и ему было нечего терять. Он, всю жизнь посвятивший трудным подросткам, вдруг понял, что перешел некий рубеж, откуда не было возврата назад.
Он тяжело пережил уход жены, с которой прожил четверть века. Он всегда считал, что у них нормальная семья, детей вот только нет. Зина в молодости перенесла сложную операцию, что-то по-женски, едва жива осталась. После ухода жены жизнь потеряла для него всякий смысл. Он никогда не думал, что испытает такую боль от ее ухода. Дом опустел и переменился – она забрала свои вещи, какие-то безделушки, кружевную скатерть, купленную когда-то на юге, в Евпатории, кажется, прямо на пляже; книги, куклу в парчовом платье, которая всегда сидела на диване…
В опустевшем доме все стало рушиться. Трещины пошли по стенам, ночные скрипы появились, паутина выросла по углам, а ночью кто-то осторожно ходил по чердаку.
Зина была спокойной приятной женщиной, хорошей женой. В один прекрасный день она сказала, не отрывая взгляда от крючка, который так и мелькал в ее пальцах:
– Володя, я ухожу.
– Куда? – не понял он.
– Я ухожу от тебя, – повторила она. – Совсем.
По тому, как она это сказала, он понял, что все уже решено, приговор вынесен и обжалованию не подлежит.