Два путника в ночи
Шрифт:
– Смотри, Римма, что ты с мужиком делаешь! – смеялась толстая Мария Федоровна. – Он же эти конфеты пять лет таскал в кармане, берег, никому не давал! А тебе взял и отдал все разом!
Девочки осторожно разворачивают карамельки, отдирая намертво приставшую обертку.
Собака Леонарда Ильича, роскошная пожилая колли Эльвира, стоит рядом с хозяином. Римма на ходу треплет ее по загривку и бежит дальше. Леонард Ильич и Эльвира с сожалением смотрят ей вслед. Они бы с удовольствием побежали, да не зовут их! Римма вихрем слетает по бесконечной деревянной лестнице, колоколом вздымается коротенькая клетчатая юбочка. Внизу на причале покачивается на легкой волне кораблик, на капитанском мостике
Римма спит. На осунувшемся измученном лице ее улыбка…
Глава 15
Екатерина. Свидетели
«Присяжные заседатели, как правило, склонны верить свидетелям, – так начиналась статья дипломированного американского юриста и ученого Элизабет Лофтус. – Им кажется, что люди, видевшие случившееся своими собственными глазами, самые надежные свидетели. Однако это далеко не так. Исследования показали, что когда человек говорит: «Я видел», это на самом деле значит: «Я думаю, что я видел».
– Не согласна, – пробормотала я. – Если я что-то видела, то я это действительно видела, а не просто думаю, что видела.
Я сидела за своим новым письменным столом, переводила статью из американского журнала и параллельно раздумывала над убийством генеральши Медведевой. Пообщавшись накануне с соседями, я перебирала в памяти подробности услышанного.
Пятеро неизвестных, о которых говорили соседи. Вопрос – можно ли им верить? Пятеро неизвестных вошли в тот вечер в подъезд примерно с шести до одиннадцати.
Я откладываю в сторону американский журнал. Что там статья ученой американской женщины Элизабет Лофтус! Тут дела поинтереснее. Пятеро. Я достаю из ящика стола блокнот с оперативной информацией. Надо бы магнитофон… Но магнитофона нет, а записывать во время бесед мне не хотелось, чтобы не нарушить доверительной атмосферы, а потому пришлось делать заметки уже потом, по памяти, сидя на скамейке во дворе. Непрофессионально, но, увы, ничего не поделаешь – действовать надо быстро. В глубине души я испытывала угрызения совести «путаясь под ногами у следствия», как выразился однажды Кузнецов, но истина дороже.
Среди пятерых «засветившихся»… я с трудом разбираю закорючки в блокноте. Мужчина и женщина – их видела учительница Елена Архиповна из первой квартиры. Окно ее кухни выходит во двор, и ей видно, кто входит в подъезд. Их же видел профессор Максимилиан Павлович, возвращающийся из булочной, куда ходил за свежим хлебом. Хлеб привозят в шесть. Время примерно совпадает – между шестью и семью. Елена Архиповна говорит, что у парня длинные волосы и был он брит, а девушка была в жакете из норки.
А еще учительница видела девушку с косой, около семи, в светлой куртке и джинсах. Девушка вошла в подъезд, лица ее она разглядеть не успела.
Пенсионер-инвалид из третьей квартиры, Михаил Евсеевич, видел сразу троих. Мальчонок (sic!) вышел из подъезда в семь тридцать. В американской красной шапочке с козырьком и светлой куртке. Лет семнадцати-восемнадцати. Лица он не рассмотрел, было уже темно, а кроме того, мальчонок очень спешил, почти бежал.
В восемь вышел мужчина с плоским чемоданчиком. Разведка доносит, что это амант Клавдии Ивановны из седьмой, которая скромно об этом умолчала, но все и так знают.
Была еще одна женщина в белом пальто, ее видела
Итак, удалось установить, что троих из вышеперечисленных – пару и мужчину с плоским чемоданчиком – видели также уходящими. Женщину в белом – из таких, – которая, видимо, осталась на ночь, и девушку в светлой курточке с косой уходящими никто не видел. Зато нарисовался бегущий мальчонок в бейсбольной шапочке, которого не видели входящим.
С Клавдией Ивановной из седьмой квартиры я познакомилась во дворе. Она сидела на лавочке у подъезда и скучала. Я подсела и представилась. Сказала, что веду следствие по делу об убийстве генеральши Медведевой. Я с таким же успехом могла назвать себя принцессой Монако – услышав волшебное слово «следствие», Клавдия Ивановна тут же выложила все, что знала. Начиная с того момента, как ей в дверь позвонила незнакомая женщина, которая оказалась массажисткой, которой не открыли дверь! И как они, соседи, обеспокоенные тем, что Лидия Романовна, Царствие ей Небесное, не отзывается на звонки, решили открыть дверь запасным ключом, опасаясь повторения сердечного приступа, который имел место быть совсем недавно, и «Скорую» вызывала артистка. Лидия Романовна, бедняжка, жила одна.
– Правда, к ней ходил… друг, – Клавдия Ивановна опускает глаза и понижает голос, – молодой человек по имени Игорь Полунин, который работает в туристическом бюро на улице Вознесенская, 32. Из молодых, да ранний! Лидия Романовна, конечно, богатая женщина была и доброты ангельской, вот многие и пользовались. Я ей, бывало, говорю: Лидия Романовна, голубушка, уж очень вы доверчивая, в наше время так нельзя. А он чуть не каждый день околачивался. То утром забежит, то вечером. А иногда… до утра оставался! – Клавдия Ивановна потупляет взор. – Правда, здоровался всегда, врать не буду. Воспитанный, ничего не скажешь. И актриса тоже примазывалась, кошка драная. Вся в морщинах, а туда же, в молоденькую заигралась. Как намажется, как наденет платье все насквозь прозрачное, ножки-спички светятся, как на рентгене, губки бантиком сложит – девочка, прости, господи! Мне говорит как-то, милочка, где тут у вас аптека поблизости? Ну, я ей ответила! Милочка, говорю, у нас тут нет аптеки поблизости. А она ничего не поняла, спасибо, говорит, а как же вы тут без аптеки живете? Так и живем, говорю, мучаемся, в соседний город ездиим. Эллой зовут. Элла – и все! Девочка! Ни богу свечка, ни черту кочерга. Лидия Романовна мне бывало говорит: если бы вы только знали, Клавдия Ивановна, как я устала! С Эллой так трудно, так трудно… Но ничего не поделаешь – подруга детства. А друзей, как говорится, не выбирают. И физик, еще один друг детства. Алкоголик!
Клавдия Ивановна с ходу переключилась на нового персонажа. Я хотела было вклиниться с вопросом, но не успела.
– Пьет, как лошадь! Жена его бросила, живет бобылем, ни сготовить, ни постирать. Я по-доброму ему – продукты, говорю, у нас в магазине подешевле, могу и на вас взять. А он говорит: не нужно, не трудитесь, мадам, я как-нибудь сам. Сам так сам. Была бы честь предложена! Манер никаких, вечно ухмылка, вроде ни в грош тебя не ставит. Я даже как-то сказала Лидии Романовне, что, мол, не понимаю, учитель вроде, культурный человек, а манер никаких. Мятый ходит, табачищем несет, черный с перепою, ужас!