Два путника в ночи
Шрифт:
– Вот и встретимся, Танюша, недолго осталось…
Бедная, сколько пережила из-за него. Исправно ездила на свидания, возила передачи. И не дождалась, умерла от сердечного приступа за восемь месяцев до его освобождения. Он перебирал волосики Бенджи, лежавшего у него под боком. Тельце у песика было горячее и тяжелое. Ему было смешно, что Бенджи так громко храпит.
«Как пьяный матрос», – подумал он. Конечно, попробуй подыши таким крошечным носом. Японская хризантема, надо же! Вспомнил старика-портного Симкина. Медяк, как бульдог, если возьмет след, то достанет этого подонка. Что же там произошло?
«Что-то
Мысли текли вяло и тягуче. Вспомнились крысы, бегущие с тонущего корабля. О его болезни, конечно, уже знают. Торопятся списать, великий передел устроить. Прихлебателей полно, а опереться не на кого. Никому нельзя верить. Иван жаден до денег… продаст все и вся.
Временщики кругом, алчные, подлые, ненасытные…
Глава 18
Екатерина. Друзья детства
Товарищ по детским играм, связанный услугами,
имеющий приятный нрав и наклонности,
товарищ по учебе; тот, кто знает слабые
стороны и тайны, или тот, чьи слабые стороны
и тайны известны; сын кормилицы, выросший
вместе, – таковы друзья.
Я не торопясь брела по улице. День был теплый, солнечный и безветренный. Прохожие приобрели беззаботный вид, распахнули пальто, сняли перчатки и шли особой «весенней» походкой, так отличной от зимней трусцы. Сладко дышалось. Я думала о старике Симкине, и мне хотелось плакать. Почему его убили? Кому он мешал? Бедный одинокий старик, который и из дома-то почти не выходил! Перед моими глазами стояло лицо старого портного, я словно слышала его тяжелое астматическое дыхание… Удивительное дело, несмотря на возраст, более чем почтенный, и инвалидное кресло, Симкин не казался мне стариком. Он был оптимистом, смотрел орлом, шутил, интересовался политикой. И женщинами. Сделал мне комплимент – сказал, что я похожа на его первую любовь…и что, если бы он был помоложе, то он бы – о-го-го! Забросал меня вопросами об Америке.
– Глаз-алмаз! – сказал он о себе. – Лицо, – сказал он, – могу забыть, а фигуру человеческую – никогда! Глаз-алмаз!
Если убийства Медведевой и старика-портного связаны, то, похоже, убрали свидетеля. Свидетеля чего? Убийства генеральши? Это мог сделать только ее убийца, то есть Якубовская, но она в тюрьме. Что же тогда получается? Получается, убийства генеральши и старика не связаны или… или убийца не Якубовская!
А если он видел не убийцу, а… вора, который, допустим, влез в квартиру генеральши после убийства? Убийства генеральши и старика связаны, но убийц двое! Свидетеля устранил вор. Но… говорят, воры не убивают. Значит, этот был не вор! Этот человек пришел за чем-то, что хранилось в квартире генеральши, а старик увидел его… и тогда его устранили.
Я брела по улице, повторяя про себя:
– Почему?
Старик мог узнать этого человека, так как видел его раньше. Мог? Мог. Но… необязательно. Возможно, он увидел его выходящим из подъезда… и тот просто перестраховался. Так кто же он такой? Бандит? Мафиози? Наемный убийца? Возможно, его попросили зайти в опечатанную
«Надеюсь, Кузнецов тоже додумается до этого, – подумала я. – А мы пока поговорим с друзьями детства и попытаемся узнать у них, какие ценности хранились у покойной генеральши Медведевой».
…Жилище учителя физики Петра Петровича Трембача напоминало логово зверя. Старинная общая квартира, своеобразный коммунальный музей со всеми его прелестями – грязным обшарпанным коридором, захламленным донельзя, с непременным старым цинковым корытом, детской коляской, пачками старых пожелтевших газет и журналов «времен Очакова и покоренья Крыма», перевязанных бечевкой; разношерстной одеждой, горбато повисшей на безразмерной вешалке во всю длину коридора; горами обуви. Тусклая лампочка комариком звенела под потолком. Запах курятника, пропитавший пространство коридора, ставил точку в сюрреалистической картине заброшенного человеческого жилья.
Трембачу принадлежала большая угловая комната, где было очень накурено, но, против ожидания, довольно уютно – много книг в застекленных шкафах, компьютер на громадном письменном столе, две картины на стене – пейзажи маслом: романтические развалины и речной утес. Большая низкая тахта, служащая хозяину также и постелью, на ней – пара ковровых подушек и аккуратно сложенный клетчатый зеленый с черным плед. Обстановка говорила о том, что хозяин квартиры был человеком не совсем потерянным для общества, как можно было бы заключить со слов усатой Клавдии Ивановны.
– Я уже докладывал насчет алиби, – сообщил Трембач, когда они уселись за стол. – Был в деревне, друг у меня там, в фермеры подался. Давно звал проветриться, а я все никак. Деревню еще со студенческих времен не люблю, а тут взял да поехал. А вы кем будете? – спросил он запоздало.
Общаться с женщинами намного проще – они доверчивы, любопытны и меньше всего интересуются какой-то бумажной ерундой. В отличие от мужчин. Я почувствовала, что краснею, и промямлила:
– Я представляю частное бюро.
– Частное? – заинтересовался Трембач. – Частное детективное бюро? А вы, стало быть, частный детектив?
Я поежилась под его насмешливым взглядом. Петр Петрович не был из себя красавцем, не поражал здоровьем, скорее наоборот, был невелик ростом, сутуловат, ликом смугл, покашливал, как всякий давно и много курящий человек, но вот было в нем что-то – то ли затаенная усмешка в темных глазах, то ли скрытая сила какая-то, интеллект, уверенность в себе, а только чувствовала я себя довольно неуютно. Мне казалось, он видит меня насквозь. Я собиралась уже ответить, что да, частный детектив, но Трембач сказал:
– Люблю детективы. Вернее, любил. Перестал читать, к сожалению.
– Почему? – Я перевела дух.
– Старый стал, матерый, все знаю наперед. Убийцу с третьей страницы угадываю. Да и некого читать стало. Старых авторов всех перечитал, а новые пишут скоро, неряшливо… язык дрянной. Все думаю: а не взяться ли самому за перо, сочинить роман века да и закинуть в Интернет?! Там много таких, как я, у которых нет ни денег, ни спонсора на издание своего творения. Так что же вас интересует, милая барышня?