Два товарища (сборник)
Шрифт:
– Знаю, – сказала Клава. – Зачем ты мне морочишь голову? Если я тебе противна, можешь катиться к ней. К этой своей…
Клава с плачем вылетела за дверь.
Я прислонился к стене. Я задыхался. Снова заныло сердце.
Немного успокоившись, я присел на корточки и стал собирать осколки стекла. В конце концов, ничего страшного не произошло. Разбилось только стекло. Карточка осталась целой. Я осторожно освободил ее от осколков и положил на стол.
Большие глаза Розы смотрели на меня задумчиво и грустно. «Эх ты, – подумал
Моя злость проходила. В чем виновата Клава? В том, что она хуже Розы. Но кто знает, какой была Клава в восемнадцать лет и какой стала бы Роза, если бы ей пришлось прожить столько и так, как Клаве.
Поймав себя на этой мысли, я удивился. Что это значит? Я стал хуже относиться к Розе? Или лучше к Клаве? Я даже испытывал угрызения совести и подумал, не догнать ли и не вернуть ли мне ее. Но, прикинув примерно, что она уже далеко (может быть, подходит к остановке), я сообразил, что бежать надо будет слишком быстро. Бежать мне, понятно, не хотелось. «Завтра позвоню, извинюсь», – решил я.
И как был, в пальто, прилег на кровать.
19
Потом мне надоело лежать, и я вышел на улицу. Дождь перестал, но все равно было холодно и сыро. На другой стороне улицы в забегаловке горел свет. Там была одна только Зоя. Она протирала вилки и ложки и собиралась уходить. Увидев меня, она удивилась.
– Что-то вы вечером к нам первый раз, – сказала она. – Видно, жена не хочет готовить.
– У меня нет жены, – сказал я.
– Рассказывайте, – кокетливо засмеялась Зоя. – Все мужчины говорят – нет, а потом оказывается – у него и жена, и дети.
– У меня нет жены, Зоя, – повторил я. – И детей тоже нет.
В забегаловке ничего не было, кроме холодных котлет.
Расплачиваясь, я вместе с деньгами вытащил из кармана билеты и только сейчас вспомнил про кино.
– Зоя, в кино хотите сходить? – неожиданно для самого себя предложил я.
– Я бы с удовольствием, – сказала Зоя, – но вы, наверное, шутите.
– Да нет, Зоя, серьезно, – сказал я. – Вот билеты.
Зоя согласилась. Мы вышли вместе, и я помог ей запереть дверь. До начала сеанса оставалось около часа, и мы решили побродить по улице.
Я не знал, с чего начать разговор, и спросил:
– Зоя, а что вы делаете в свободное время?
– Когда как, – сказала Зоя. – Иногда с девочками на танцы хожу или в кино. А то просто сижу дома, выражения переписываю.
– Что?
– Выражения. Ну вот знаете, например, такое выражение: «Лучше умереть стоя, чем жить на коленях»? Это Долорес Ибаррури сказала. Или вот выражение Гюго: «Жизнь – цветок, любовь – мед из него». У меня этих выражений уже целых два альбома есть. Если иметь их много, никаких книжек читать не надо!
– Скажите! Это интересно… – сказал я. – Значит, вы храните в этих альбомах всю мудрость в чистом виде?
– В чистом, – согласилась она. –
– Да вроде бы высшее, – сказал я.
– А правда, что вы очень сильный?
– С чего это вы взяли?
– А мне один мальчик рассказывал. Он с нашей поварихой дружит. Говорит, что с вами вместе работает. Его Сашей зовут.
– Не знаю, – сказал я, – со мной много Саш работает. Как фамилия?
– Фамилию не помню. Русый такой, волосы длинные-длинные.
– А, – догадался я, – Писатель?
– Как, он разве писатель? – удивилась Зоя.
– Ага, – сказал я. – Писатель. Знаешь что, давай будем на «ты». Так как-то проще. Правда?
– Правда, – согласилась она. – Лучше дружеское «ты», чем холодное «вы».
– Вот именно, – сказал я. – И так холодно. Давай зайдем в фойе. Погреемся, журнальчики посмотрим.
Она согласилась. Мы вошли. Посмотреть журнальчики нам не удалось, в фойе выступал режиссер, поставивший эту картину. Стоя у стены, мы слушали его. Режиссер рассказывал, как был поставлен фильм, как героически работал весь съемочный коллектив, какие надежды они возлагали на эту работу. В конце своей речи он сказал:
– Если наш фильм заставит вас над чем-то задуматься, если, посмотрев его, вы станете хоть чуточку лучше и умнее, мы будем считать, что наша задача выполнена.
Ни лучше, ни умнее после этого фильма мы не стали.
Когда мы шли из кино, Зоя долго молчала и вздыхала, думая о чем-то своем. И наконец спросила:
– Женя, а что такое любовь?
– Не знаю, – сказал я.
Она вздохнула и сказала задумчиво:
– Любовь – это бурное море, любовь – это злой ураган.
Я с ней согласился.
Мы дошли до ее дома. Я быстро попрощался и ушел, решив, что теперь придется завтракать в другой забегаловке.
20
И вот наступил этот день, которого все ждали в нашем управлении. Утром меня вызвал к себе Силаев. Он сказал, что приказ о моем назначении утвержден и что после праздника я могу принимать дела. С Клавой я до сих пор не помирился. Настроение у меня было отвратительное, мое назначение меня не радовало.
– Ну что, Евгений, выходишь в люди, – бодро сказал Силаев. – Скоро вообще большим человеком будешь. Сегодня сдашь дом, а после праздника примешь дела. Ты чего хмуришься?
– Сами знаете чего, – сказал я. – Халтурить не хочется.
– Что делать? – сказал Силаев. – Не всегда мы можем делать то, что хочется. Райком требует сдать – и против него не попрешь. Теперь такое дело. Первая секция у тебя вроде бы лучше всех отделана?
– Вроде.
– Ну вот. И асфальт возле подъезда есть. А возле других нет.