Два вампира (сборник)

Райс Энн

— Нет, у меня нет времени на такие утешения,— сказал он.— Мне пора идти. Этого требует долг. Меня призывают к себе древние существа, те, бремя заботы о которых я так долго несу на себе. Я так устал!

— Не уходи сегодня, Мастер, возьми меня туда, где ты скрываешься от солнца. Ведь ты от солнца прячешься, не так ли, Мастер,— ты, кто рисует голубые небеса и сияние Феба с большим блеском, чем те, кто их видит, ты сам никогда их не видишь.

— Прекрати! — взмолился он, сжимая пальцами мою руку.— Прекрати свои поцелуи, прекрати строить догадки и делай то, что я говорю.

Он глубоко вздохнул я впервые за всю

нашу совместную жизнь я увидел, как он достал носовой платок и стер влагу, выступившую на губах и на лбу. Ткань слегка покраснела. Он посмотрел на нее.

— Перед уходом я хочу тебе кое-что показать,— сказал он.— Одевайся, быстро. Давай я тебе помогу.

Меньше чем за несколько минут я полностью оделся и был готов выйти в холодную зимнюю ночь. Он закутал меня в черный плащ, подал отделанные горностаем перчатки и надел мне на голову черную бархатную шляпу'. Из обуви он выбрал черные кожаные сапоги, которые прежде не хотел на мне видеть. Он считал, что у мальчиков красивые лодыжки, и сапоги не любил, хотя не возражал, чтобы мы носили их днем, в его отсутствие.

Он так расстроился, так мучился, и все эти чувства так явственно отражались на его лице, несмотря на его выбеленную чистоту, что я не смог удержаться от поцелуя — просто чтобы раскрыть его губы, просто чтобы почувствовать, как они ответят мне.

Я закрыл глаза. Его рука накрыла мое лицо и веки.

Вокруг раздался громкий шум, как будто захлопали деревянные створки, как будто по сторонам разлетелись обломки проломленной мною двери, как будто драпировки зашелестели на ветру.

Меня окружил холодный уличный воздух. Он поставил меня на землю, я ничего не видел, но понял, что стою на набережной. Я слышал рядом шум плещущейся в канале воды, словно зимний ветер растревожил ее и пригнал в город волнующееся море. А еще я слышал, как о причал монотонно бьется деревянная лодка.

Он отпустил пальцы, и я открыл глаза.

Мы находились далеко от палаццо. Меня смутило, что мы с легкостью и быстротой преодолели такое расстояние, но я не особенно удивлялся. Он умел творить чудеса и теперь продемонстрировал мне это на деле. Мы стояли в темных переулках. На маленькой пристани у узкого канала. Я никогда не осмеливался выбираться в этот гнусный район, где жили рабочие.

Я видел дома только с черного хода, обитые железом окна, нищету и кромешную тьму, я ощущал отвратительную вонь, так как на поверхности глубокого, волнующегося под порывами зимнего ветра канала плавали отходы.

Он повернулся и потащил меня за собой, в сторону от воды. На секунду я словно ослеп, а потом перед глазами сверкнула его белая рука. Я увидел, как он выставил один палец, и заметил, что в прогнившей гондоле, вытащенной из воды и поставленной в рабочем квартале, спит человек. Человек пошевелился и отбросил свое одеяло. Он встрепенулся, заворчал и выругался, так как мы нарушили его сон, и я рассмотрел его неуклюжую фигуру.

Я потянулся за кинжалом. Я увидел, как сверкнул его клинок. Белая рука Мастера, сияющая, как кварц, едва коснулась его пояса, а оружие отлетело от него и покатилось по камням. Одурманенный и взбешенный, человек неуклюже бросился на моего господина, чтобы сбить его с ног.

Мастер легко перехватил его — как большой сверток из шерсти, от которого несло пороком. Я увидел лицо господина. Его рот приоткрылся, обнажив два крошечных, острых,

как кинжалы, зуба, и он вонзил их в горло оборванца. Я услышал, как человек вскрикнул, но лишь на мгновение, а потом его вонючее тело дернулось и застыло.

Изумленно и завороженно следил я, как мой Мастер опускает свои гладкие веки — во мраке его золотые ресницы отливали серебром,— и услышал тихий влажный звук, едва различимый, но подтверждающий самые чудовищные предположения: это лилась человеческая кровь. Мой Мастер еще крепче прижался к жертве, его сильные белые пальцы выжимали остатки жизни из умирающего тела, и вдруг он издал долгий сладостный вздох наслаждения. Он пил. Сомнений быть не могло — он пил... Он даже слегка нагнул голову, словно хотел побыстрее выжать последние капли, и от этого тело человека, на вид хрупкое и еще гибкое, содрогнулось в последних конвульсиях, а затем затихло, теперь уже навсегда.

Мастер выпрямился и провел языком по губам. Не видно было ни капли крови. Но саму кровь я видел. Я видел ее в теле своего господина, чье лицо теперь приобрело красноватый оттенок. Он повернулся, посмотрел на меня, и я отчетливо разглядел румянец на его щеках и яркий блеск губ.

— Вот откуда она берется, Амадео,— сказал он. Он толкнул труп в мою сторону, так что меня задели грязные одежды, а когда тяжелая мертвая голова запрокинулась, -он подтолкнул ее еще ближе, и я был вынужден посмотреть в грубое, безжизненное лицо обреченного. Он был молод, бородат, но некрасив и бледен, а еще он был... мертв.

Под обмякшими веками показались белые полоски. Из бездыханного бесцветного рта сквозь пожелтевшие гнилые зубы сочилась скользкая струйка слюны.

Я лишился дара речи. Ни страх, ни отвращение не имели к этому отношения. Я был просто до глубины души поражен. Если у меня и возникали в тот момент какие-то мысли, то лишь о том, что все увиденное совершенно невероятно.

Во внезапном припадке бешенства мой господин отшвырнул труп к воде, и тело с глухим плеском и бульканьем скрылось в глубинах канала.

Он подхватил меня, и я увидел, что мимо меня вниз падают окна. Я чуть не закричал, когда мы поднялись над крышами. Он зажал мне рот рукой. Он двигался так стремительно, будто что-то вытолкнуло или подбросило его в воздух.

Должно быть, мы описали круг, а когда я открыл глаза, мы стояли в знакомой комнате. Длинные золотистые занавески опускались на место. Здесь было тепло. В тени я увидел сияющий силуэт золотого лебедя.

Это была комната Бьянки, ее личное святилище.

— Мастер! — воскликнул я, испытывая страх и отвращение из-за того, что мы вот так, без предупреждения, не получив на то позволения хозяйки, проникли в ее покои.

Тонкая полоска света под закрытыми дверями расползалась по паркету и толстому персидскому ковру. Она накладывалась на резные перья ее лебединого ложа.

Чуть позже сквозь гомон легкомысленных голосов до моего слуха донесся звук ее поспешных шагов — видимо, она решила выяснить причину постороннего шума.

Когда она открыла двери, в комнату через распахнутое окно ворвался холодный зимний ветер. Она плотно захлопнула рамы, изгоняя сквозняк,— бесстрашное создание, а затем с безошибочной точностью потянулась к ближайшей лампе и вывернула фитиль. Зажегся огонек, и я увидел, что она смотрит на моего господина, хотя меня она наверняка тоже заметила.