Два веселых колобка
Шрифт:
– Нет. Пробовала когда-то в школе. Но, это было тысячу лет назад.
– Только им об этом не вздумай говорить. Смотри, – она взяла выкройку. – Это юбка. Кладешь на ткань обрисовываешь мелом, рисуешь в местах сшива дополнительную линию, по которой сшивать будешь и вот так прострачиваешь. Если сирену услышишь. Так же ногу в кольцо и на ключ. Его перед собою бросишь.
– Спасибо.
Когда в школе были уроки труда, необходимость обучаться обращаться с иголкой вызывала у меня сильнейшее возмущение. Конечно, не мало этому способствовало, то, что сие занятие никак у меня не получалось. Ну и вообще казалось скучным делом. В итоге единственным моим умением в этой сфере осталась память как пришить пуговицу. И то, память эта хромала на обе
Сейчас же я рада была вспомнить давно забытые навыки. Это куда лучше, чем сидеть много часов подряд уставившись в стену.
Оказалось, быть швеей тоже не просто. От неудобного сидения в полусогнутой над машинкой позе, начала болеть спина. К нашей общей радости сирена не срабатывала, и мы могли встать походить и сделать наклоны, чтобы хоть как-то размяться. Здесь никакой кормёжки не было, но есть, вероятно из-за постоянного нервного напряжения совершенно не хотелось.
Забрали нас, когда я отупела от бесконечного шитья и сама себе напоминала робота, выполняющего механические действия. В спину будто кол вбили. Она уже не велась ни на наклоны, ни на другие попытки ее задобрит. Поэтому, добравшись до матраса я мгновенно уснула. Правда несколько раз просыпалась, отлежав руки.
Спать без подушки я не привыкла и использовала вместо нее верхние конечности.
Один раз проснулась от того, что совсем не чувствовала левую руку. Мне стало страшно. Взяв ее правой рукой, как вещь, переложила в сторону и постаралась совсем не давить на нее. Через некоторое время к моему облегчению в ней появилась тянущая тупая боль и я смогла пошевелить пальцами. Что бы дальше не рисковать родными руками, свернула верхнюю часть матраса и использовала это возвышение в качестве подушки.
Из-за духоты на улице в подвале была постоянная сырость. Все тело было мокрое и чесалось. В душ нас не водили. Я пыталась обмыться из питьевой бутылки, но это мало помогало. Больше всего раздражала грязная голова. В обычной жизни я мою ее через день. Теперь она безостановочно зудела. Иногда так сильно, что хотелось снять волосы вместе со скальпелем. Раз в день нас кормили, потом вели работать. В туалет мы ходили в ведра, которые потом сливали в трубу сантиметров тридцать в диаметре, уходящую куда-то в глубь. Ни расчески, ни зубной щетки, ни других средств гигиены не было. Радовало одно: нас не трогали. Никого больше не забирали. Казалось, все здесь находятся, чтобы шить эти юбки и шарфы. Кому и зачем они нужны в таком объёме оставалось загадкой. Девчонки по-прежнему почти не разговаривали. Может быть боялись, что могут прослушивать, может просто общее настроение обреченности так на всех, повлияло.
Через несколько дней меня почти перестало трясти. Страшно было по-прежнему, особенно, когда срабатывал сигнал, но по ночам пришел обычный сон, а не безостановочные метания в агонии с периодическими провалами в беспамятство.
Лика пыталась сделать депиляцию бровей отросшими ногтями.
– Тебе не страшно? – подсела я к ней.
– У тебя что золотая медаль по тупости, как здесь может быть не страшно? – огрызнулась девушка.
– Ты отличаешься от остальных. Почти все целыми днями, лежат отвернувшись к стене или плачут. Единственная, кто пытается сохранить человеческий облик – это ты.
– Да что ты знаешь обо мне? – окрысилась она еще больше.
– Что ты злишься на меня?
– Ничего! Просто вы привыкли, что за вами со слюнявчиком ходят и попу подтирают. А ту всем плевать. И маленькие девочки в шоке в обморок попадали. Как же так к ним принцесскам такое неподобающее отношение?
– То есть тебе и до попадания сюда доводилось жить на цепи и есть сырые овощи в земле?
Она, не обратив внимания на иронию, задумчиво посмотрела на меня.
– Нет такого не приходилось. Я просто из тех, кого природа щедро обделила всем и привыкла к тому, что в моей жизни происходит что-то со знаком минус. То, что для обычных людей беда для меня повседневная жизнь. Когда
На нее из-за этого уголовное дело завели и на зону отправили, а меня в детдом. Там, знаешь ли, тоже не халва в шоколаде, но зато горячая еда есть и спать в кровати нормальной можно, на настоящем матрасе. У меня первые деньги стали появляться. Приедем на рынок, начинаем между рядами ходить, просить на хлебушек. Жалостливых у нас много. К тому же это не трудно ребенку пятачок выделить. Другое дело постоянно волонтером, как некоторые делали к сиротам ездить или в дом такого ребенка взять и отвечать за него всю жизнь. Это ж напрягаться надо. Никому такого не хочется. А копейку из кармана достать легко. У каждого дома если подмести получше по любому где-то мелочь не нужная валяется. Зато подал монетку и идешь счастливый, просто упиваешься какой ты добрый, щедрый и классный. Да и мало кто мог отказать, когда он хавчиком полные сумки набивает, а рядом ребенок худющий стоит, голодными глазами смотрит и хоть как-то помочь просит. А смотреть мы тогда умели – с удовольствием хохотнула Лика.
– Так я насколько знаю у вас потом все деньги отбирали старшие дети?
– Так это пока ты мелкая, – снисходительно пояснила девушка. – Только дети растут быстро и вскоре старшими стали мы. Тогда уж для нас мелочь бегала тугрики добывать и сигареты тырить.
Потом, бабка по отцу неожиданно образовалась. Папахену моему подзатыльников надавала и приказала идти опеку надо мною оформлять. Пришли они оба к директрисе нашенской и давай слюни пускать, типа наша девочка, сиротинушка, должна с родными жить в семье. А мне-то уже тринадцать было, я уж взрослая дылда была. Выше и старухи, и сына ее.
Мы в интернате все мечтали о настоящей семье. Что бы с мамой по вечерам печенье печь, а днем, приходя со школы с собакой гулять. Я, наивная и обрадовалась поначалу, когда родственничков увидела. Ну и что? Оказалось, папаша мой шлялся где-то, а бабка уже старая трудно ей одной по дому, вот и решила меня в бесплатные служанки оформить. Сына ее я после той встречи в кабинете директрисы больше не видела. А старуха в ближайшую школу меня оформила и с того момента ее учеба моя не колыхала. Зато каждый день у меня был список обязанностей. Уроки совсем времени не было учить. С утра до вечера как домой вернулась надо мыть, убирать, стирать, ведь она, видите ли, не любила на старых простынях спать, а на стиральную машинку денег нет. Да и воды она жрет намного больше, чем если ручками все прополаскивать. Еще и жрачку надо было ей готовить. Я к вечеру уже с ног валилась. А в школу прихожу училка зудеть начинает, что я опять ленилась и домашку ее не сделала. Ей бы так полениться. Вся холеная всегда ходила с маникюром. Мне о красивых когтях и мечтать не приходилось. Они все от порошка и постоянной драйки поистёрлись.
К счастью, через два года старуху инсульт разбил. Меня по возрасту горшки из-под нее таскать не могли заставить и обратно в интернат сдали. Правда в другой. Пришлось мне местным овцам показывать, что я не шаромыжиха.
– Ты знаешь это слово? – улыбнулась я.
– В смысле?
– Шаромыжники. Это же еще со времен, когда наполеоновская армия отступала из России измученная сильными морозами и голодом, так как все запасы закончились, а новые по глубокому снегу и бездорожью доставить было весьма проблематично. И бравым непобедимым французским солдатам теперь приходилось смиренно выпрашивать у русских крестьян хоть что-то из еды или обуви. Обращаясь к ним, она говорили "cher ami", что означало «дорогой друг». Но, простые люди в иностранных языках были не сильны и французов так и прозвали "шаромыжники". Хотя кто-то утверждает, что источником были слова шарить и мыкать.