Двадцать и двадцать один. Наивность
Шрифт:
– Надо дать им бой! – воскликнул Камков, привлекая тем самым делегатов к обсуждению. – Вы же большевики, те, кто совершили Октябрь, а теперь ухватились за власть и трясётесь за неё?
– Намекаете на то, что большевики – трусы? – сквозь зубы спросил Лацис, сжимая кулаки.
– А я не намекаю, я прямо говорю!
Не выдержал не только Лацис. На Камкова набросились все большевики, кто был в тот момент в холле. В отместку на помощь своему руководителю пришли на помощь эсеры. Шум драки долетел до главного зала съезда.
Ленин обернулся на крики, доносившееся
– Что-то ты, батенька, тихий в последнее время. Не хочешь выступить с докладом о военной политике?
– Возможно, но сейчас не время, – Троцкий медленно повернул голову в сторону Ильича – наркомвоенмор был обеспокоен. – Что-то твориться на Волге – явная чертовщина! Все мои... поручители в Царицыне смещены с постов, а некоторых расстреляли по личному приказу Сталина.
– Сталина? – удивился Ленин, подсаживаясь к товарищу, игнорируя к привыкшей недоговорённости. – Уж ли не хочешь ты сказать, что Сталин специально именно на твоих людей нападает?
– Хочу? Да я говорю об этом! – Троцкий гневно щёлкнул зубами. – Вова, я должен туда ехать, мне необходимо во всём разобраться! Я не могу спокойно смотреть на то, как Коба...
– Успокойся, Лев, – Ленин утешительно пихнул наркомвоенмора в плечо – Ильича не без основания вовсе не заботило состояние приближённых к Троцкому. – Я не думаю, что Коба настолько глуп, чтобы в открытую, без причины нападать на твоих поручителей. Значит, причина была. Наклюкались, небось в доску твои comrades, а за нарушение дисциплины полагается расстрел – сам говорил.
– Не глуп, ты, правда так считаешь? – Троцкий расхохотался, и смеялся так истерично, что на глазах его выступили слёзы. – Нет, правда, Коба?! Коба всю революцию только банки грабил, а ты говоришь – умён! Да даже Зиновьев, этот сноб, и тот образованнее Кобы. Он по крайней мере ставит партийные приоритеты выше собственных тараканов.
Тут же в зал практически вбежал председатель Петросовета – взъерошенная шевелюра колебалась вихрами, а выбившийся из-под сюртука галстук мотался из стороны в сторону. Ленин, увидев Григория Евсеича, смерил насмехающейся улыбкой наркомвоенмора.
– Товарищ Зиновьев, что с тобой? – картинно удивился Троцкий, приложив руку к груди.
– Там Лацис и Камков накинулись друг на друга, – ответил Зиновьев с лёгкой одышкой.
– А ты тут причём?
– Да там все: Бухарин, Бубнов, Урицкий, – перечислял Зиновьев, наливая из хрустального графина воды в стакан, отхлебнул один глоток, а затем достал из кармана пластмассовый гребешок и обмакнул в жидкость. – В общем, они их-то ли разнимают, то ли – наоборот. Сейчас только причешусь и вернусь обратно – ну и шоу там.
– Хлеба и зрели-и-ищ, – слабо протянул Троцкий, откинувшись на спинку стула. Ленин прищурился: его де-товарищ до сих пор ненавидел Брестский мир, хоть и старался этого активно не демонстрировать.
– А вы, как я понял, не пойдёте?
–
Зиновьеву только и оставалось, что пожать плечами и скрыться за дверями.
Спиридонова курила сигарету, стряхивая пепел на пол. Она стояла у западной стены зала, где возвышались, такие же, как она – белые, стройные светлые колонны. Всё присущее на съезде вызывали у неё отвращение и смех, но всё шло под контролем. Вот-вот большевики сдадут позиции, не выдержат и тогда можно нанести по ним последний удар. А если со съездом произойдут неполадки, то придётся применить кардинальные, но стопроцентные меры.
С противоположной стороны колонны, куда совсем не падал свет, и рядом с которой находилась Мария, стоял Свердлов.
– Что-с, Мария Александровна, ваши снова дебоширят? – произнёс он, завязывая диалог – молчание спиной к спине становилось неэтичным.
– Дебоширят не наши, а ваши, – нервно отозвалась она. – Ваше упрямие, присущее всем большевикам, сыграет с вами злую шутку когда-нибудь.
– Скажите откровенно, – Свердлов облокотился на колонну и повернул голову к эсерке. – Чисто теоретически допустим, что ваша партия добьётся разрыва Бреста – что вы будете делать дальше?
– Мы дадим немцам полноценный отпор, – спокойно и размерено ответила Мария.
– А откуда будете брать войска, если все мобилизованы на Урал и Восток?
– Возьмём, не переживайте, Яков Михайлович, один отряд Попова чего стоит, – Спиридонова на мгновение оторвала взгляд от сигареты и её глаза встретились с взором Свердлова. По телу эсерки пробежали мурашки, пересохло во рту – большие, чёрные глаза светились в темноте. Освещение и гнёт вопросом играли не малую роль в её воображении. Она поспешно выдохнула струйку серебристого дыма и бросила окурок на пол, раздавливая его каблуком.
– Надеетесь на “авось”, – Свердлов ухмыльнулся, опустив ресницы. – Как бы вы в таком случае не пролетели, Мария, как фанера над Парижем.
– А вы только и умеете задавать провоцирующие вопросы? – эсерка подняла брови, также облокачиваясь, повторяя движения большевика.
– Отнюдь, вам в провокации равных нет, – Свердлов снова устремил глаза в прозрачном пенсне на женщину. Марии было нечем парировать, хоть лесть ей была чужда, к тому же смотреть куда-то в сторону ей порядком надоело.
– Так не пора ли объявить об окончании перерыва? – спросила она, улыбнувшись. – Пятнадцать минут давно прошли.
– И то верно. – Свердлов окинул взором часы и, отстранившись от колонны, направился прочь от стены. Спиридонова осмелилась посмотреть вслед, и снова ей стало смешно. Как такая женщина как она может бояться этого низенького, тёмного еврея? Но весь мир когда-то дрожал от одно только имени Наполеона Бонапарта, хотя сам он был отнюдь не французом и небольшого роста. Значит, что-то и по мимо притягательной или ужасающей внешности может вызывать у людей привязанность, отчуждение, ненависть, любовь и страх – любые чувства, кроме изветшалого равнодушия.