Двадцать и двадцать один. Наивность
Шрифт:
– Он всё знает. Не беспокойся, он будет железно молчать, – Александрович протянул листок обратно Блюмкину. – Но от голосования за Брест, тогда в феврале, воздержался. Чтобы спасти Ильича. Видишь, Яков, как за полгода всё может измениться. С подписью как таковой проблем не будет, только прошу, сделайте всё чисто – не наследи! Я тебя знаю. Всё должно идти по плану.
– Обижаешь, – Блюмкин хищно улыбнулся, убирая удостоверения в портфель.
6 июля. Спустя час после убийства.
– Как убили?! – Ильич, так долго метавшийся по кабинету, остановился у
Чичерин, который и сообщил о трагической новости, качнул головой.
– Террористы, видимо из-за спешки и волнения, оставили в посольстве портфель. Рицлер сообщил, что это были представители ВЧК.
– ВЧК?.. – у Ленина от удивления дёрнулся левый глаз. Он тяжело опустился на стул, закрыв лицо руками. Чичерин смутился и прикусил язык: наблюдать, как мучается Ильич, не было сил, но не сказать всё сейчас, значит, добить после.
– В портфеле было найдено удостоверение на имена чекистов Блюмкина и Андреева... с личной подписью председателя Чрезвычайной Комиссии.
– Дзержинский!!! – озлобленный рёв Ленина испугал Чичерина, отчего тот даже шарахнулся в сторону. Ильич бросился к телефону, в исступлении крича в трубку каждое слово. – Срочное собрание! Ко мне в кабинет сейчас же!
Спустя несколько минут вокруг Вождя стояли пятеро большевиков: Зиновьев с опаской посматривал на товарищей по партии, тайно подозревая каждого в измене; Троцкий и Свердлов стояли рядом, но если последний был действительно взволновал из-за грянувшей ленинской ярости, то нарком по военным и морским делам тоскливо и равнодушно, облокотившись рукой на подоконник, глядел в окошко; Чичерин стоял за спиной предсовнаркома, сцепив позади руки – он смотрел на всех исподлобья; и прямо напротив Ленина, держал осанку, словно на допросе по старой привычке Дзержинский. Этот человек мог вынести любой взгляд, но перед Лениным он трепетал, а потому, гордо стоял у всех на виду с опущенными глазами.
Такое поведение Ильич обязательно счёл жестом стыда или немого раскаяния, если бы не знал Феликса Дзержинского – никогда революционер не совершал того, за что после стыдился бы, а если и совершал что-либо радикальное, то с преднамерением, железным основанием и холодным расчётом. А потому Ленин разозлился пуще прежнего. Он некоторое время, молча, наблюдал за “предателем”, затем сделал пару шагов ему навстречу и спокойным, но пронзительным и натянутым до предела, как струна, голосом, наконец, сказал:
– Не думал я, что ты пойдёшь на авантюры с эсерами. От кого угодно, но от тебя я этого не ожидал.
Дзержинский, услышав такие слова от Вождя, передёрнулся всем телом. Он поднял глаза и в упор взглядом убитого животного посмотрел на Ленина.
– Как вы могли так даже подумать, Владимир Ильич?! Эта гнусная ложь!..
– Молчите, голубчик! – громко одёрнул его Ленин, и Феликс униженный вновь отвёл глаза. – Скажи, если ты здесь не причём, то откуда на удостоверении взялась твоя подпись?
– Её подделали, – сквозь зубы отвечал Дзержинский. – Я ничего не подписывал.
– Да, подпись действительно
– Однако тебе же импонирует разрыв Бреста! Ты голосовал против начальной ратификации, а смерть немецкого посла лишь повод для его бесповоротного разрыва.
– Я воздержался от голосования, – продолжал упорно парировать чекист.
– И Рицлер ещё за неделю до убийства предупреждал, что на Мирбаха готовится покушение! Почему ты ничего не предпринял? Почему мне ничего не сказал?! – с каждым словом голос Ленина повышался и, в конце концов, перерос в крик. – Что – молчишь? Нечем больше оправдаться?!
– Это было невозможно! – Феликс вновь взглянул на предсовнаркома: зелёные глаза блестели от обиды. – Если вы считаете, что я лгу, если вы более не доверяете мне, поверив подобной клевете, то расстреливайте как контрреволюционера, но повторяю снова и снова – подпись фальшивая и я не отдавал приказ убивать Мирбаха!
Для Ленина подобной пламенной речи было достаточно, чтобы поверить Дзержинскому: ещё с самого начала он сомневался в подобной подлости, однако тот, кто абсолютно точно знал, что за пламенными словами могут оставаться только слова, отпрянул от окна, переняв эстафету добивания Дзержинского, медленно обходя последнего вокруг.
– Допустим, что подпись не ваша, и допустим, что вы действительно не отдавали такой приказ, – с пафосом, как окружной прокурор, проговаривал он, сверкая пенсне. – Однако печатью руководителя ВЧК располагаете только вы, и она сейчас в кармане вашего плаща. Покажите её всем, чтобы вы не могли сказать, будто у вас её выкрали.
Наркомвоенмор протянул руку ладонью вверх, ожидая действий. Дзержинский с силой до больного хруста схватил её и сунул небольшую печать.
– Подобная есть у двух моих заместителей, и если не выкрали у меня, то выкрали либо у Александровича, либо у Лациса, – прошипел Феликс.
– Всё это чересчур сложно, не находите? Подделывать вашу подпись, воровать печать у заместителей, выискивать без подозрений бланк для удостоверения... Не проще ли завербовать кого-то одного, чтобы этот самый “кто-то” сам отдал приказ расстрелять посла?
Дзержинский оскалился, а узкие, кошачьи глаза метали молниями ядовитой зелени от ярости и ненависти: ещё бы чуть-чуть и он кинулся бы на наркомвоенмора, чтобы разорвать на куски, но холодный разум всегда возобладал над огненной душой. Он сдавленно вздохнул и по-змеиному процедил:
– Вы ошибаетесь, Лев Давидович. Ни я, ни один, тем более, из моих заместителей не могли допустить подобного. Я разгрызу это дело, но убийц найду и привлеку к ответственности!
– Один из них, кстати, скрывается в отряде Попова, – спокойно отозвался Троцкий, снисходительно ухмыльнувшись. – Может быть, найдёте прямо сейчас, если, конечно, говорите правду?
Железный Феликс понял всё из этих странных слов. Он кивнул и, ничего не ответив, ринулся прочь из кабинета.
– А ну постойте. Куда же вы, батенька? – удивился Ленин, подняв брови.