Двадцать и двадцать один. Наивность
Шрифт:
– ...Кто по сему виноват? А народники-то, вспомните!..
Словно им этого давящего напряжения было недостаточно, словно они хотели разорвать на части, прожевать до кровавых жил, а затем выплюнуть, как гнилую падаль. Как у них хватает духа не слышать слова других, но всё равно продолжать гнуть свою теорию.
– ...Троцкий это упустил! Его политика!..
– ...Да от простуды, милейший! Обычная “испанка”...
Перед глазами Льва всё мелькало и кружилось. Ему явно нездоровилось, он чувствовал в себе некое недомогание, слабость и опустошённость. Пробираясь сквозь толпу делегатов, мужчина даже не представлял, что к концу съезда ему станет
– Григорий Яковлевич, прошу вас зачитать мой доклад о военном положении и военной политике, – с просьбой обратился наркомвоенмор. – Вас это не затруднит? Я чувствую себя не очень хорошо.
– Хорошо, Лев Давидович, – коротко кивнул Сокольников.
Он уже был знаком с текстом доклада, однако вновь погрузился в его содержание, удаляясь в сторону под напором толпы. Троцкий с облегчением выдохнул: не пришлось уговаривать. Всем было тяжело, особенно сразу после похорон. Голова вновь закружилась. Перед глазами вновь запестрели отдельные оттенки и цвета, ноги подкосились, и Троцкий обязательно потерял бы равновесие, если бы за локоть его не удержал председатель ВЧК.
– Я прошу, держите себя в руках, – хладнокровно произнёс он, озираясь по сторонам. Публично Дзержинский никогда не позволял себе обращался к коллегам на “ты”. – Поминок не было, неужели вы употребили?
– Я в порядке, Феликс Эдмундович, – строго заверил наркомвоенмор, вдохнув для отрезвления сознания в лёгкие побольше воздуха. – И ничего подобного, о чём вы подумали. Идите за стол президиума.
– А вы? – Дзержинский насторожился и посмотрел с толпы на Льва. Последний понял, к чему был этот недоверчивый, тревожный взгляд: оценка противоречивости ситуации – подавление Осиповского мятежа в Ташкенте, через месяц большевики взяли Киев, даже несговорчивого “Батьку Махно” удалось временно переманить на свою сторону. Всё это было, разумеется, на руку Краской армии. Но под предводительством кого были достигнуты эти победы? Кадровых офицеров бывшей армии императора, завербованных Троцким. И он прекрасно знал, что эта и иные причины породили противников: тех, кто искренне считал отряды партизан единственной силой Красной армией – “военную оппозицию”. – Хотите переговорить с Радеком и Смилгой?
– Не сейчас, – отрезал Лев. Он ощущал печёнкой, что сегодня “оппозицию” спустят с цепи, и они бросятся на наркома сворой голодных собак. Нужно было сохранить оставшиеся силы на дебаты с ними. – Я за вами.
Ни слова про похороны – за это Троцкий был безмерно благодарен председателю ВЧК. Разумеется, вопрос висел в воздухе и не желал растворяться. Только ничто не проходит идеально. К наркому по военным делам за минуту до начала съезда подошёл некий мужчина в серой шинели и представился Волиным – председателем Орловского губисполкома.
– Что вам угодно, товарищ? – отстраненно бросил Троцкий собеседнику, стараясь как можно скорее пробраться к столу президиума. Его надежды не оправдались: орловчанин не отставал.
– Товарищ наркомвоенмор, я должен сказать вам несколько слов...
– Прошу вас, позже, – перебил его Лев. От упоминания об Орле ему сделалось дурнее прежнего: к горлу подступила тошнота, в глазах потемнело – нарком рисковал потерять сознание у всех на виду. Снова, ибо в первый раз у него был подобный приступ
– Тогда разрешите, Лев Давидович, выделить мне несколько минут регламента для ознакомления съезда с ситуацией в городе, – не сдавался Волин.
О том, что произошло в Орле накануне, конечно. Нужно будет обязательно замять это дело. Так, чтобы всё было как можно естественнее. И ни у кого спустя даже сотню лет не возникло бы никаких вопросов. VIII съезд должен был принадлежать ему. И он стал ему посвящён.
За одиннадцать дней до открытия съезда.
“Курск. Губком коммунистов. Проезжая Курск, считаю целесообразным переговорить по некоторым вопросам, партийным и советским. Прошу придти в мой поезд совместно с президиумом Губисполком. Буду в Курске через 5 часов седьмого марта.”
Председатель ВЦИК Я. Свердлов
Яков Михайлович поручил разослать подобные телеграммы в Белгород, Тулу, Серпухов и Орёл. Его поезд следовал по направлению Москвы из Харькова. На Курске и Белгороде простояли всего около пяти минут, а затем двинулись дальше.
Дело близилось к рассвету, председателя ВЦИК чувствовал себя изнурённым, но будучи ответственным в своей работе, он не опускал рук и не ложился спать. На его плечах лежала организация и подготовка к Восьмому съезду РКП(б), и Свердлов тщательно прорабатывал скелет повестки дня и для того, чтобы не уснуть совсем, попросил принести горячий чай.
Размешивая заварку, Яков Михайлович тоскливо переводил взгляд с документов на окошко, и обратно. За стеклом расстилался равнинный пейзаж: лазурное небо с сиреневыми, закатными разводами похоже за разлитую акварельную краску, золотые поля сухой травы утопали то ли в болотистом, то ли в озёрном углублении, покрытое сверху голубой-голубой каёмкой льда. Изобилие совершенно разночтимых красок и невероятная загадочность впечатлили Свердлова, хотя в своей жизни он повидал немало красивых пейзажей. Нет, этот вид был далеко не красив, а, скорее необычен. Сразу же после равнины стали мелькать берёзы. Их голые, черные макушки впивались в небосвод, и из той дыры, казалось, струиться нежно-розовая кромка рассвета. А повсюду лежит нетающий синий снег.
Глаза сами собой стали закрываться, преодолевая неуёмную бессонницу. Под размеренный, статичный стух колёс Свердлов не заметил, как опустил голову на документы.
“В городе будет катарсис, когда родиться нужный человек. Да, вот о чём тогда говорил Распутин: Каббала будет найдена именно там, который один из восьми назовёт городом Ада. К тому времени многое перестанет иметь прежний смысл и не будет в том прежнего мистицизма.
...Кресты. Чёрные кресты сверкают на алых полотнищах. Тогда придёт второй из восьми. В прошлом на землю Вифлеема сошёл Иисус. Теперь на землю сойдёт Люцифер. Мефистофель Гётте воскреснет из книги и выйдет на свет. Он принесёт катастрофу, хуже которой не будет ничего на свете.
...Синий. Везде синий цвет. Небо, земля, дома, люди, флаги, глаза... Ад распространиться на всю землю. Она будет гореть синим пламенем. Крест Люцифера – знак третьего из восьми...”
Свердлов проснулся оттого, что чутким слухом услышал, что поезд стоит. Обыкновенно придавая значение снам, на этот раз он решил выкинуть навязчивые слова из головы, ибо поезд на самом деле сделал остановку – очень длительную. Пять минут, десять, полчаса. Когда прошёл час, Свердлов попросил осведомиться, где они находятся.