Двадцать и двадцать один. Наивность
Шрифт:
Она знала, что так будет, и ничего не ответила, лишь дружески похлопала товарища по плечу.
За стеклом забарабанил дождь. На мокрое стекло с обратной стороны под порывом ветра приклеился рыжий кленовый листок. Горизонт потемнел, оккупированный иссиня-чёрными тучами, стало холодно. Вдалеке прогремел гром, а ливень усилился.
– Звонили!
В двери ворвался запыхавшийся Муравьев: на раскрасневшемся лице читались тревога и некая подавленность. Он пригладил взлохмаченные волосы и повторил свою новость.
– Кто? – встрепенулась Виктория, тревожно взглянув на Муравьёва. Тот был не менее взволнован и даже
– НОППР. Правые, – пояснил он, тем самым полностью развеяв опасения социалистки.
Бросать издевательства по поводу скепсиса однопартийца у социалистки не было ни желания, ни времени. Шустов всё-таки услышал её! Это могло быть провокацией или возможностью провести террористическую атаку – Пётр Геннадьевич Заславский всё учёл, однако проигнорировать мирное приглашение он не мог.
Тем же днём делегация из “Левой оппозиции” явилась для диалога на нейтральную территорию. Этой территорией являлось захваченное в ходе отступления властный спец структур обсерватория Московского планетария, не входящая под контроль ни правых, ни левых. Звонок сделал Шустов, и именно он предложил провести обсуждение в этом месте. Герман Евгеньевич также в устой форме дал гарантии на безопасность членов «Левой оппозиции». Они в знак своего отличия надели на грудь красные ленты. Члены НОППР поступили также: на правом плече у них была закреплена повязка синего цвета с изображением многогранной свастики.
Тёмные, круглые стены планетария столицы были бы воистину завораживающими, однако дополнительная подцветка стен была выведена из стоя. Горел только основной бело-лунный свет, да и тот охватывал относительно малый диапазон. На механической работе по потолку крутились макеты планет, звёзд и даже галактик. А особое внимание привлекал красный, как помидор, Марс, который сиял изнутри алым светом.
– Добрый день, Герман Евгеньевич, – добродушно кивнул Заславский навстречу правому , протягивая ладонь для рукопожатия. – Мы все заинтригованы в вашем предложении, и, думаю, нам не нужно затягивать приветствия и сразу перейти к делу...
– Само собой, – натянуто улыбнулся Шустов, быстро одернув руку. – Однако вы не будете против, если мы с вами кое-кого дождёмся?
– А! – воскликнул лидер “Левой оппозиции”. – То-то я смотрю и никак не могу заметить мистера Сальвиати. Неужели опаздывает? Такая встреча, думаю, обязательно войдёт в историю, как первый мирный диалог лидеров правой и левой сторон, а лица НОППР не видно...
– Не видно, думаю, потому что он осматривает столь грандиозное сооружение.
Эти слова принадлежали ему – Джеку де-Сальвиати. Звонкий голос эхом раздался по зданию и исходил откуда-то издали. На верхнем ярусе находился огромных размеров телескоп, из которого даже при дневном свете можно было увидеть космические просторы. Ведь если задуматься, с такого расстояния всё, что твориться на Земле кажется таким никчёмным и мелочным: одна кучка людей хочет свергнуть другую. А что им – звёздам до этого? Они блестят в своём удивительном сиянии и умирают раз в сто лет. Именно это и завораживало.
Да, Джек определённо предпочитал Хаосу систему Космоса.
– Ни за что не поверю, мистер Джек, что вы никогда не были в планетарии, – продолжал язвить Заславский, и явно собираясь добавить что-нибудь тонкое и комичное про оттенок волос лидера правых, который
– Увы, Пётр Геннадьевич, – иллюминат печально вздохнул. – К сожалению, раньше не доводилось. Не представляете, как в последнее время меня заинтересовал космический прогресс. И да, лучше зовите меня Евгений Юльевич, ибо мы в России с вами находимся.
– Юрьевич? Ах, Юльевич! – поправился Заславский. – Извините, ваши итальянские корни дают о себе знать, а у вас, такого молодого человека, даже акцента не наблюдается. Как же вы так умудрились выучить русский?
– Это не имеет никакого отношения к тому, зачем мы здесь собрались, – отрезал глава НОППР, своим тоном намекнув Заславскому о том, что если он продолжить хохмить, то Гражданская война примет новые обороты. Однако такого человека, как Пётр Геннадьевич, очень сложно было запугать, тем, скорее всего, он и выигрывал.
– Va bene (хорошо), Евгений Юльевич, как скажете, – лидер левых тут же изменил тон голоса на более серьёзный. – Скажу прямо: мы собрались сегодня, дабы книга Джорджа Фридмана не увидела свет.* Вам наверняка известна наша политика и наш курс… И возникает такой вопрос: вас не смущает, что наши взгляды практически полностью противоречат вашим?
– Более чем, – отвечал Сальвиати, загадочно ухмыляясь. – Однако инициатива о сотрудничестве исходила именно от вашей стороны. Вы так великолепно провели штурм телебашни, что я теперь сомневаюсь – а нужна ли вам помощь?
– Мы не хотим, чтобы Гражданская война продолжалась. Сколько людей погибло…
– На войне, как на войне, – равнодушно пожал плечами Джек. – Знаете, мои люди, когда услышали о вашем предложении к объединению сил, мягко говоря, не оценили этот шаг. И я вначале подумал также: у нас есть единомышленники, у нас есть средства, зачем нам на поруки левые – наши прямые конкуренты? Наш блок даже сотрудничал с правительством, пока Госдума не рассмотрела положительно законопроект об оппозиции. Это взбесило нас, и мы разорвали все наши доверительные контакты с властью. Однако у вас есть то, чего, к сожалению, не у нас – доверия народа. Вы же, как это сказать, приемники большевиков, а это история, как-никак. Масса не понимает различие нацизма от национализма, увы, это нам в минус…
Пока лидеры правой и левой сторон обсуждали возможности для сотрудничества, Виктория, которая также входила в состав делегации, невольно остановился взгляд на двух мужчин, которые стояли по обе стороны от Сальвиати. Первый тихо переговаривал с Шустовым, и, обладая отличным слухом, девушка смогла услышать фамилию при обращении: Вишняков.
Он в меру упитанный, брутальный, а на его лице можно было прочесть выражение недовольства, даже если все шло по маслу. Его отличительной чертой являлась его походка: голова вытянута вперед, руки отведены назад, а огромные шаги заставляют всех остальных трепетать. А когда он решался напустить на себя маску всезнающего парня, словом, когда пытался обучить молокососов и донести до них хоть какую-то информацию, Вишняков закатывал свои и без того выпученные глаза, а паузы между словами разделял междометиями “эм”, “а”, “вот”, “в общем” и т.д. Еще он мог облокотиться, закинуть ногу на ногу и, упершись локтем о столешницу или в иную твёрдую поверхность, с видом всезнающего профессора начать рассказывать о том, как дурна сегодняшняя политика.