Двадцать лет спустя (иллюстрации Боже)

Дюма-отец Александр

— Что за черт! — сказал д’Артаньян, растроганный больше, чем когда-либо. — Не отчаивайтесь, мой друг; хотя вы не получали писем от графа, зато мы получили… одно…

— А, в самом деле? — воскликнул Рауль.

— И даже очень успокоительное, — сказал д’Артаньян, видя, какую радость принесло молодому человеку это известие.

— Оно с вами? — спросил Рауль.

— Да, то есть оно было со мной, — сказал д’Артаньян, делая вид, что ищет его. — Подождите, оно должно быть здесь, в моем кармане. Он пишет о своем возвращении.

Не так ли, Портос?

Хотя д’Артаньян и был гасконец, он все же не хотел взять на себя одного бремя этой лжи.

— Да, — сказал Портос, кашляя.

— О, покажите мне его письмо! — сказал молодой человек.

— Да я только что читал его. Неужели я потерял его? Ах, черт возьми, у меня порвался карман.

— О да, господин Рауль, — сказал Мушкетон, — и письмо было такое утешительное. Господа читали мне его, и я плакал от радости.

— Но по крайней мере, господин д’Артаньян, вы знаете, где он? — спросил Рауль, и лицо его слегка прояснилось.

— Ну еще бы! — сказал д’Артаньян. — Конечно, знаю. Но только это тайна.

— Не для меня же, наверное?

— Нет, не для вас, и я вам скажу, где он.

Портос удивленно воззрился на д’Артаньяна.

«Куда бы, черт возьми, подальше заслать его, чтобы Рауль не вздумал к нему отправиться?» — пробормотал про себя д’Артаньян.

— Ну, так где же он, сударь? — спросил Рауль своим нежным, ласковым голосом.

— В Константинополе.

— У турок? — воскликнул Рауль. — Боже мой, что вы говорите!

— А что, это вас пугает? — сказал д’Артаньян. — Ба, что значат турки для таких людей, как граф де Ла Фер и аббат д’Эрбле?

— А его друг с ним? — сказал Рауль. — Это меня все-таки успокаивает.

«Как он умен, этот дьявол д’Артаньян!» — думал Портос, восхищенный хитростью своего друга.

— А теперь, — продолжал д’Артаньян, спеша переменить разговор, — вот вам пятьдесят пистолей, присланных от графа с тем же курьером. Полагаю, что у вас больше нет денег и что они будут вам очень кстати.

— У меня еще есть двадцать пистолей.

— Все равно берите, будет семьдесят.

— А если вам нужно еще… — сказал Портос, опуская руку в карман.

— Благодарю вас, — отвечал Рауль, краснея, — тысячу раз благодарю.

В эту минуту показался Оливен.

— Кстати, — сказал д’Артаньян так, чтобы лакей мог его слышать, — довольны ли вы Оливеном?

— Да, ничего себе.

Оливен, сделав вид, что ничего не слышит, вошел в палатку.

— А чем он грешит, этот плут?

— Большой лакомка, — сказал Рауль.

— О сударь! — сказал Оливен, выступая вперед при этом обвинении.

— Немного вороват.

— О сударь, помилуйте!

— А главное, ужасный трус.

— О сударь, что вы, помилуйте! За что вы меня позорите?

— Черт побери! — вскричал д’Артаньян. — Знай, Оливен, что такие люди, как мы, не держат у себя в услужении

трусов. Ты можешь обкрадывать своего господина, таскать его сладости и пить его вино, но — черт возьми! — ты не смеешь быть трусом, или я отрублю тебе уши. Посмотри на Мушкетона, скажи ему, чтобы он показал тебе свои честно заработанные раны, и смотри, какую печать достоинства наложила на его чело свойственная ему храбрость.

Мушкетон был на седьмом небе и охотно обнял бы д’Артаньяна, если бы только посмел. Пока же он дал себе слово умереть за него при первом подходящем случае.

— Прогоните этого плута, Рауль, — сказал д’Артаньян, — ведь если он трус, он когда-нибудь обесчестит себя.

— Господин Рауль называет меня трусом, — воскликнул Оливен, — за то, что я отказался его сопровождать, когда на днях он хотел драться с корнетом из полка Граммона.

— Оливен, лакей всегда должен слушаться своего господина, — строго сказал д’Артаньян.

И, отведя его в сторону, прибавил:

— Ты хорошо сделал, если господин твой был не прав, и вот тебе за это экю; но если его когда-нибудь оскорбят, а ты не дашь себя четвертовать за него, то я отрежу тебе язык и вымажу им твою физиономию. Запомни это.

Оливен поклонился и опустил экю в карман.

— А теперь, мой друг Рауль, — сказал д’Артаньян, — мы уезжаем, дю Валлон и я, в качестве посланников. Я не могу сказать вам, с какой целью: я этого и сам еще не знаю. Но если вам что-нибудь понадобится, напишите Мадлен Тюркен, в гостиницу «Козочка» на Тиктонской улице, и берите у нее деньги, как у своего банкира, но только умеренно, потому что, предупреждаю вас, ее кошелек набит все же не так туго, как у д’Эмери.

Он обнял своего временного воспитанника и передал его в мощные объятия Портоса. Грозный великан поднял его на воздух и прижал к своему благородному сердцу.

— Теперь в дорогу! — сказал д’Артаньян.

И они снова направились в Булонь, куда прибыли к вечеру на своих взмыленных лошадях.

В десяти шагах от того места, где они остановились, прежде чем въехать в город, стоял молодой человек, весь в черном; он, казалось, поджидал кого-то и, завидя их, уже не спускал с них глаз.

Д’Артаньян подошел к нему и, заметив, что он глядит на него в упор, сказал:

— Эй, любезный, я не люблю, чтобы меня так мерили с ног до головы.

— Милостивый государь, — произнес молодой человек, не отвечая на резкость д’Артаньяна, — скажите, пожалуйста, не из Парижа ли вы?

Д’Артаньян подумал, что это какой-нибудь любопытный, которому хочется разузнать столичные новости.

— Да, сударь, — отвечал он помягче.

— Не собираетесь ли вы остановиться в гостинице «Герб Англии»?