Двадцать тысяч лье под водой (без указания переводчика)

Верн Жюль Габриэль

— То, что вы считаете говядиной, господин профессор, это филе из морской черепахи. А вот — печень дельфина, и вы легко можете принять это блюдо за рагу из свинины. У меня прекрасный повар, и он искусно готовит разнообразные блюда из морских продуктов. Попробуйте все это. Вот консервы из морских кубышек, про которые малаец скажет, что они не имеют себе равных в мире; вот крем, молоко для которого было добыто от самки кита, а сахар — из огромных водорослей Северного моря; наконец, позвольте вам предложить варенье из анемонов, не уступающих по вкусу любым сочным плодам.

Я пробовал все эти блюда скорее из любопытства, чем из желания полакомиться, а капитан Немо тем временем занимал меня своими рассказами.

— О, это море, господин Аронакс, — продолжал он, — оно неистощимый производитель жизни, оно не только питает, но и одевает меня. Материя,

из которой сшито ваше платье, соткана из виссона различных раковин, она выкрашена пурпурной краской, которую употребляли древние народы. Духи, которые стоят на туалете в вашей каюте, добыты путем перегонки морских растений. Ваша перина набита самыми нежными «зостерами океана». Ваше перо сделано из китового уса, ваши чернила — это жидкость, выделяемая сепией или каракатицей. Все мне доставляет море, и все это со временем к нему возвратится.

— Вы любите море, капитан?

— О да, я его люблю! Море — это все. Оно покрывает семь десятых всего земного шара. Его дыхание чисто и здорово. Это необъятный простор, где человек никогда не бывает одиноким, так как чувствует вокруг себя трепетание жизни. Море — это проявление сверхъестественного, чудесного существования, все в нем — движение и любовь, оно — бесконечная жизнь, как выразился один из ваших поэтов. Да и в действительности, господин профессор, природа проявляется в трех царствах — минеральном, растительном и животном. Последнее имеет широкое представительство в четырех группах зоофитов, в трех классах членистоногих, в пяти классах мягкотелых, в трех классах позвоночных, в млекопитающих, в гадах, в неисчислимых легионах рыб, в бесконечной цепи животных, которая насчитывает более тринадцати тысяч видов, и из них только десятая часть принадлежит пресным водам. Море — обширный резервуар природы. Земной шар, если можно так выразиться, начался морем и, быть может, им и окончится! Здесь высшее спокойствие. Море не может принадлежать деспотам. На его поверхности они еще могут практиковать свои беззаконные права: сражаться, пожирать друг друга и производить все земные ужасы, но на тридцать футов ниже поверхности воды их власть прекращается, их влияние исчезает. О, милостивый государь, живите, живите в глубинах морей! Только там полная независимость! Там я не знаю над собой власти! Там я совершенно свободен!

Капитан Немо внезапно умолк, несмотря на энтузиазм, который его пожирал. Может быть, он почувствовал, что слишком отдался увлечению, — он, обычно сдержанный, спокойный? Может, он слишком высказался! В течение нескольких минут он быстро ходил по комнате. Затем нервы его успокоились, лицо приняло обычное холодное выражение, и он обратился ко мне.

— А сейчас, господин профессор, — сказал он, — если вы желаете осмотреть «Наутилус», я к вашим услугам.

Глава XI

«НАУТИЛУС»

Капитан Немо встал. Я последовал за ним. Двойная дверь, находившаяся в задней стене, растворилась, и я вошел в комнату такой же величины, как и только что нами покинутая.

Это была библиотека. Высокие шкафы черного палисандрового дерева, инкрустированного медью, поддерживали на своих широких полках множество книг в одинаковых переплетах. Шкафы следовали вдоль комнаты, между ними находились диваны, обитые каштанового цвета кожей и имевшие самые удобные изгибы. Легкие подвижные пюпитры, приближаемые или отдаляемые по желанию, служили подставкой для книг во время чтения. Посредине библиотеки помещался большой стол, заваленный брошюрами, среди которых попадались и журналы, но старых годов. Четыре матовых плоских полушария, расположенные в потолке, расточали электрический свет, который наполнял всю внутренность комнаты и мягко освещал все это гармоничное убранство помещения. Я с восторгом осматривал этот зал, столь искусно убранный, и не мог оторвать глаз.

— Капитан Немо, — обратился я к хозяину, расположившемуся на диване, — вот библиотека, которая оказала бы честь многим дворцам континента, и я действительно прихожу в восхищение при мысли, что она следует за нами в глубину морей.

— И где вы найдете, господин профессор, большую тишину и большее спокойствие? — сказал капитан Немо. — Ваш кабинет в музее предоставляет ли вам такое спокойствие?

— Нет, капитан, и к тому же я должен заметить, что он значительно беднее по сравнению с вашим. В вашем распоряжении по меньшей мере шесть-семь тысяч томов.

— Двенадцать тысяч, господин Аронакс; и это единственные узы, связывающие

меня с землей. Но мир человеческий перестал для меня существовать с того дня, когда мой «Наутилус» в первый раз погрузился в глубину вод. В этот день я приобрел последние мои книги, брошюры, журналы, и я хочу верить, что с этого времени человечество перестало думать и писать. Все эти книги находятся в вашем распоряжении, господин профессор, и вы можете ими свободно пользоваться.

Я поблагодарил капитана Немо и направился к полкам библиотеки. Сочинения научного, нравственного и беллетристического содержания, на всех языках, находились в изобилии, но отсутствовали полностью сочинения по политической экономии; они, видимо, подвергались на судне остракизму. Замечательная подробность: все книги были классифицированы так, что не принималось во внимание различие языка, и это смешение послужило для меня доказательством, что капитан «Наутилуса» одинаково свободно владел разными языками. Помимо сочинений указанного содержания, я заметил образцовые произведения великих учителей древнего и современного мира, то есть все, что человечество создало самого прекрасного в истории, поэзии, в романе и в науках со времен Гомера, кончая Виктором Гюго, от Ксенофонта до Мишле, от Рабле до госпожи Санд. Научный отдел составлял, в частности, богатейший вклад в библиотеку; сочинения по механике, по баллистике, гидрографии, метеорологии, географии, геологии и прочие занимали такое же почетное место, как и труды по естественной истории, и я понял, что это были главные предметы, которые изучал капитан. Я встретил полные собрания сочинений Гумбольдта, Араго, работы Фуко, Анри Сент-Клер Девиля, Шасля, Мильна Эдвардса, Катрфажа, Тиндаля, Фарадея, Вертело, аббата Секки, Петерманна, капитана Мори, Агассиса и прочих, «Записки Академии наук», бюллетени различных обществ — географических, физических и прочих, а также и те два тома, благодаря которым, быть может, я пользовался столь любезным приемом капитана Немо. Между сочинениями Жозефа Бертрана его книга, озаглавленная «Основатели астрономии», дала мне возможность установить некоторую дату. Я знал, что она была издана в 1865 году, и вывел отсюда заключение, что «Наутилус» не мог выйти в путь раньше этого времени. Таким образом, капитан Немо начал свою подводную жизнь всего три года назад. Я надеялся, что встречу еще более новые сочинения, благодаря которым мне удастся определить точнее эту эпоху, но времени для поисков впереди было много, и к тому же я не хотел откладывать предстоящую прогулку для обозрения всех чудес «Наутилуса».

— Милостивый государь, — обратился я к капитану, — я вам очень благодарен за разрешение пользоваться вашей библиотекой; в ней встречаются сокровища науки, и я ими воспользуюсь.

— Этот зал не только библиотека, — сказал капитан Немо, — он в то же время и курительная комната.

— Курительная! — воскликнул я. — Разве на вашем корабле курят?

— Без сомнения!

— В таком случае я должен предположить, что вы сохранили сношения с Гаваной?

— Никаких, — ответил капитан. — Выкурите эту сигару, господин Аронакс, и хотя она не из Гаваны, тем не менее вы останетесь ею очень довольны, если вы знаток.

Я принял предложенную мне сигару, которая по своей форме напоминала лучшие сорта гаванских и которая казалась скрученной из золотых листьев. Я зажег ее от маленького светильника, возвышавшегося на бронзовом пьедестале, и стал вдыхать клубы дыма со страстью знатока, не курившего в течение двух дней.

— Это восхитительно, — сказал я, — но это не табак.

— Нет, — ответил капитан, — это не гаванский и не восточный табак. Это вид водоросли, содержащей в себе никотин, и я должен заметить, что море весьма скупо доставляет эту водоросль. Не сожалеете о ваших гаванских сигарах?

— С этого дня я их презираю.

— Тогда курите сколько угодно, не обращая внимания на их происхождение. От того, что они не прошли через таможню, я полагаю, они не стали хуже.

— Напротив.

В эту минуту капитан Немо открыл дверь против той, через которую мы вошли в библиотеку, и я вступил в огромный, залитый светом зал.

Этот зал имел вид четырехугольника с закругленными углами; он имел в длину десять метров, в ширину — шесть и в высоту — пять. Светящийся потолок, украшенный арабесками, ярко, но и мягко освещал все чудеса, собранные в этом музее. Это был действительно музей, и искусная рука его владельца расположила все собранные им сокровища природы и искусства в том живописном порядке, какой мы встречаем в студии истинного художника.