Двадцать тысяч лье под водой
Шрифт:
Реакция наступила. Поначалу всех охватило разочарование, открывшее дорогу неверию. На борту поселилось новое чувство, состоящее на три десятых из стыда и на семь десятых – из гнева. Моряки обзывали себя «дураками», погнавшимися за химерами, но, по большей части, злились. Целые горы нагроможденных за прошедший год доводов рухнули в одночасье, и теперь каждый старался наверстать часы сна и отдыха, так глупо принесенные в жертву.
Человеческий разум от природы наделен подвижностью, а потому нам свойственно бросаться из одной крайности в другую. Самые горячие сторонники экспедиции неизбежно превратились в ее самых
В любом случае, продолжать эти бесплодные поиски не имело смысла. «Авраам Линкольн» действовал безупречно, сделав все, чтобы предприятие увенчалось успехом. Ни одна команда в истории американского судоходства не проявляла такой выдержки и усердия. Моряки были невиновны в провале экспедиции. Ничего не оставалось, кроме как вернуться на родину.
О настроениях в команде сообщили капитану, но тот стоял на своем. Матросы не скрывали недовольства, и работали спустя рукава. Я бы не стал утверждать, что на борту поднялся бунт, но все же после непродолжительного сопротивления, капитан Фаррагут, как в свое время Колумб, попросил всех потерпеть еще три дня. Если за это время чудовище так и не покажется, то рулевой три раза повернет штурвал, и «Авраам Линкольн» отправится в европейские моря.
Обещание было дано 2 ноября. Экипаж воспрял духом. Все принялись с новыми силами всматриваться в океанские волны. Каждый хотел бросить на море последний взгляд, который, как правило, и остается в памяти. Подзорные трубы были нарасхват. Гигантскому нарвалу бросили последний вызов, и он просто не мог не подчиниться всеобщему требованию «предстать перед судом».
Так прошло два дня. «Авраам Линкольн» шел на малом ходу. Были использованы все возможные средства, чтобы привлечь внимание зверя или вывести его из апатии, если он вдруг появится в этих краях. Огромные куски сала были пущены на наживку – к великой радости акул, скажу я вам. Когда «Авраам Линкольн» ложился в дрейф, на воду спускались шлюпки, обследуя каждый дюйм морской поверхности вокруг фрегата. Однако к вечеру 4 ноября эта подводная тайна все еще оставалась неразгаданной.
В полдень 5 ноября истекал назначенный срок. После чего капитан Фаррагут, верный своему слову, должен был взять курс на юго-восток и окончательно покинуть северные моря Тихого океана.
Фрегат находился теперь на 31°15’ северной широты и 136°42’ восточной долготы. Японские острова лежали менее чем в двух сотнях миль под ветром. Приближалась ночь. Склянки только что пробили восемь часов. Тонкий серп молодой луны едва проглядывал из-под плотной вуали облаков. Волны мирно колыхались под форштевнем.
В тот момент я стоял на баке, опершись о штирборт. Консель находился рядом, молча глядя перед собой. Матросы, взобравшись на ванты, осматривали горизонт, который постепенно сужался и темнел. Офицеры, вооружившись ночными биноклями, напряженно вглядывались в густеющие сумерки. Порой сквозь облака пробивался лунный луч, озаряя океанские воды. Затем все вновь погружалось во мрак.
Наблюдая за Конселем, я отметил, что славный малый слегка поддался общему настроению. По крайней мере мне так показалось. Возможно, впервые в жизни
– Ну что ж, Консель, – сказал я ему, – это наш последний шанс заполучить две тысячи долларов!
– С позволения господина профессора, замечу, что никогда не рассчитывал на эту награду, – ответил Консель. – К тому же, предложи американские власти хоть сто тысяч, они не потеряли бы ни цента!
– Ты прав, Консель. Напрасно мы так легкомысленно ввязались в эту глупую авантюру. Столько времени потрачено впустую, столько бессмысленных переживаний! Уже полгода, как мы должны были вернуться во Францию…
– В уютную квартирку господина профессора, – подхватил Консель, – в Парижский музей! Я бы уже закончил классифицировать найденные господином профессором окаменелости! А нашей бабируссе выделили бы клетку в зверинце Ботанического сада, и толпы любопытных со всего Парижа приходили бы на нее посмотреть!
Шлюпки обследовали каждый дюйм морской поверхности вокруг фрегата.
– Верно, Консель. Но это еще не все. Представляю, как над нами будут смеяться!
– Действительно, – невозмутимо сказал Консель, – Я полагаю, смеяться будут над господином профессором. И еще… впрочем, стоит ли об этом говорить?
– Говори, Консель.
– В общем, господин профессор сам виноват!
– Твоя правда!
– Когда имеешь честь быть таким видным ученым, как господин, не стоит подвергаться…
Консель так и не закончил свою любезную фразу. Глубокую тишину нарушил громкий возглас. Это был голос Неда Ленда. Гарпунщик кричал:
– Ого! Вон наша зверюга, под ветром! Прямо напротив!
Глава шестая
На всех парах
Услышав крик, весь экипаж бросился к гарпунщику: капитан, офицеры, матросы, юнги. Даже механики покинули свои посты в машинном отделении, а кочегары оставили без присмотра свои топки. Капитан приказал остановить судно, и фрегат теперь шел по инерции.
Я недоумевал, как канадцу, при всей его зоркости, удалось хоть что-то разглядеть в этой кромешной тьме. Мое сердце готово было выскочить из груди.
Однако Нед Ленд оказался прав, и вскоре мы все увидели, на что он указывал.
В двух кабельтовых от «Авраама Линкольна», по правому борту, море как будто светилось изнутри. Но не как при обычном явлении фосфоресценции. Яркий, таинственный свет исходил от неведомого чудовища, находившегося на глубине нескольких туазов [35] , – многие капитаны упоминали о подобном свечении в своих отчетах. По-видимому, светящиеся органы животного обладали необычайной мощностью, если могли издавать такое чудное сияние! На поверхности моря образовалось гигантское световое пятно в форме вытянутого овала, в центре которого свет был особенно ярким, постепенно ослабевая по мере приближения к краям.
35
Старинная французская мера длины, приблизительно равная двум метрам.