Двадцать тысяч лье под водой
Шрифт:
Нед Ленд, возмущенный столь бесцеремонным обращением, дал волю гневу.
– Тысяча чертей! – бушевал он. – Странное у них представление о гостеприимстве! Настоящие дикари! Не удивлюсь, если они окажутся людоедами! С них станется! Но клянусь, так просто меня сожрать не получится, – я не сдамся без боя!
– Успокойтесь, друг Нед, успокойтесь! Не кипятитесь раньше времени, – невозмутимо увещевал его Консель. – Нас еще не нанизали на вертел!
– На вертел, может, и не нанизали, но как пить дать сунули в печь! – возразил канадец. – Там такая же темень. К счастью, мой «bowie-knife» [42] еще со мной, да и вижу я по-прежнему достаточно отчетливо, чтобы суметь им воспользоваться. Первый из бандитов, кто ко мне притронется…
42
Нож
– Не горячитесь, Нед! – осадил я гарпунера. – Бессмысленные угрозы до добра не доведут. Что если нас подслушивают? Давайте лучше попытаемся выяснить, где мы находимся!
Я на ощупь двинулся вперед и через пять шагов уперся в стену, обитую листовым железом. Повернувшись, я ударился о деревянный стол, возле которого стояло несколько табуретов. Пол нашей темницы был застлан толстыми циновками из новозеландского льна, которые скрадывали звук шагов. На голых стенах не обнаружилось ни намека на дверь или окно. Консель обследовал помещение, двигаясь в обратном направлении мне навстречу. Закончив осмотр, мы вернулись в центр каюты, имевшей, по всей вероятности, футов двадцать в длину и десять в ширину. Что касается высоты, то даже Нед Ленд, несмотря на свой внушительный рост, не смог ее измерить.
Мы просидели в полной темноте полчаса, как вдруг в глаза нам ударил ослепительно-яркий свет. Наша тюрьма внезапно озарилась, то есть заполнилась светящейся материей такой интенсивности, что поначалу ее яркость казалась невыносимой. По белизне и мощности излучения я сразу узнал электрическое сияние, от которого море вокруг подводной лодки чудесным образом фосфоресцировало. Непроизвольно зажмурившись, я через некоторое время приоткрыл глаза и увидел, что свет исходит из матовой полусферы, расположенной на потолке.
– Ну наконец-то! Теперь все ясно видно! – воскликнул Нед Ленд, стоявший в оборонительной позе с ножом в руке.
– Да, вот только наше положение отнюдь не прояснилось, – возразил я, отваживаясь на каламбур.
Наша тюрьма внезапно озарилась.
– Господину стоит набраться терпения, – сказал невозмутимый Консель.
Я смог разглядеть каюту в мельчайших подробностях. В ней не было ничего, кроме стола и пяти табуретов. Невидимая дверь, по-видимому, закрывалась герметично. Ни единого звука не доносилось до наших ушей. Внутри судно казалось безжизненным. Шло ли оно сейчас по поверхности океана или находилось в его глубинах? Я не мог угадать.
Однако шар света зажегся явно неспроста. Я не сомневался, что скоро появится и кто-нибудь из экипажа. Вряд ли о нашем существовании забыли, иначе не стали бы освещать темницу.
И в самом деле. Послышался скрежет отпираемого засова, дверь отворилась, и вошли двое мужчин.
Один был широкоплечий брюнет невысокого роста, крепкого сложения. Густые волосы, усы, живой проницательный взгляд. Во всем его облике проглядывала пылкость, присущая жителям южных провинций Франции. Как справедливо заметил Дидро, по жестам можно судить о характере человека, и низкорослый незнакомец служил тому наглядным примером. Я бы предположил, что он легко вплетает в свою речь метафоры, метонимии и эпитеты. Впрочем, мне так и не представился случай в этом убедиться, поскольку в разговоре со мной он всегда изъяснялся на странном, совершенно непонятном наречии.
Второй незнакомец заслуживает более подробного описания. Любой ученик Грасьоле [43] или Энгеля [44] сумел бы прочитать его лицо как открытую книгу. Я без колебаний определил главные черты характера этого человека: благородная посадка головы и твердая решимость карих глаз говорили об уверенности
43
Луи Пьер Грасьоле (1815–1865) – французский анатом, физиолог, зоолог. Изучал сравнительную анатомию головного мозга приматов и человека, а также взаимосвязь размеров головного мозга и интеллекта.
44
Йозеф Энгель (1816–1894) – австрийский анатом.
Я добавил бы также, что он был горделив, что в его твердом, спокойном взгляде угадывался высокий интеллект и что все вместе взятое, от характерной мимики до жестов, – если верить наблюдениям физиономистов, – свидетельствовало о бесспорной искренности.
В его присутствии я «невольно» воспрял духом, с оптимизмом думая о предстоящей встрече.
Что касается возраста, ему могло быть и тридцать пять, и пятьдесят. Это был человек высокого роста, с широким лбом, прямым носом, четко очерченным ртом, прекрасными зубами, тонкими, удлиненными кистями рук – такой тип руки называется у хиромантов «психическим» и якобы выдает в своем обладателе натуру высокодуховную и страстную. Никогда прежде не доводилось мне встречать обладателя столь великолепной внешности. Примечательная деталь: его широко расставленные глаза, казалось, могли одновременно обозревать почти четверть горизонта! Позже мне предоставилась возможность убедиться в наличии этой способности, которая усиливалась невероятной зоркостью – еще большей, чем у Неда Ленда. Когда незнакомец останавливал взгляд на каком-либо предмете, его брови хмурились, большие веки сближались, словно охватывая зрачок и сужая поле зрения, и он смотрел! Да как! Под его взглядом отдаленные объекты становились как будто ближе и крупнее! Он словно заглядывал вам прямо в душу! Проникая сквозь непроницаемые для взора слои воды, читал в самых темных морских глубинах!..
Ему могло быть и тридцать пять, и пятьдесят.
Оба незнакомца были в беретах из меха калана [45] , морских сапогах из тюленьих шкур и свободного кроя, не стеснявшей движений одежде из особой ткани.
Тот, что повыше, – очевидно, капитан, – внимательно посмотрел на нас, не говоря ни слова. Затем, повернувшись к своему спутнику, заговорил с ним на незнакомом мне наречии. Это был певучий, благозвучный и гибкий язык, в котором гласные имели самые разнообразные виды ударения.
45
Хищное морское млекопитающее из семейства куньих (также морская выдра, морской бобр).
В ответ второй человек кивнул и добавил два-три совершенно неразборчивых слова. Судя по направлению взгляда, он обращался прямо ко мне.
Я ответил на хорошем французском, что не расслышал вопроса. Он, похоже, тоже не понял меня. Положение становилось довольно затруднительным.
– Пусть господин расскажет им нашу историю, – посоветовал Консель. – Возможно, эти господа смогут уловить какие-то знакомые слова!
Я начал рассказ о наших приключениях, отчетливо выговаривая каждый слог и не упуская ни единой детали. Перечислив наши имена и должности, я должным образом представил профессора Аронакса, его слугу Конселя и господина Неда Ленда, гарпунщика.
Человек с мягким взглядом выслушал меня спокойно, даже вежливо, и с неподдельным вниманием. Однако, судя по безмятежному выражению лица, так ничего и не понял. Когда я закончил, он не произнес ни слова.
Оставалось только одно: попробовать изъясняться на английском. Возможно, мы сумеем понять друг друга с помощью этого почти универсального языка. Я знал его, как и немецкий, достаточно хорошо, чтобы бегло читать, но явно недостаточно, чтобы грамотно на нем изъясняться. Тем не менее нужно было найти хоть какой-то способ общения.