Двадцатый год. Книга первая
Шрифт:
– Вкупе с национальным, – добавил Франек, измеряя пальцами расстояния между Веной, Будапештом и Белградом. – Между прочим, Маня в Баськину Москву не хочет. Только в Сорбонну, как Мария Склодовская.
Пани Малгожата погладила кота.
– Манечка – с пробирками? Увы, не представляю. Шведской премии ей точно не дадут.
Маня хмыкнула.
– Так бы и сказали: на Париж не хватит франков. Режим не слишком поощряет верных слуг.
– Но-но, дитя! – сдвинул брови экстраординарный профессор. Шутки шутками, но меру Марье следовало знать. Тринадцать лет – весьма почтенный возраст.
Бася поднялась со стула и вздохнула. Тихо и неприметно,
– So ein schones Wetter heute 20 . Я погуляю, мама?
– В сторону Вильчьей? – не удержалась Маня.
– Нет, Манечка, в сторону Маршалковской.
Басе показалось, что даже Свидригайлов посмотрел на нее скептически. Но вероятно, только показалось. Франек вновь оторвался от атласа.
– Папа, если что, лучше куда – в артиллерию или пехоту?
20
Такая чудная погода (нем.).
* * *
На залитую предполуденным солнцем Мокотовскую Бася выскочила в самом решительном настроении. Давно пришла пора положить предел безграничному нахальству Ерошенко. Сегодня дошло до явного компрометажа, и что обидно, совершенно незаслуженного. Бася ни разу не перекинулась с житомирским нахалом ни словом, максимум два или три, которые, понятно, не в счет. (Что студентик родом из Житомира выведала Ася Высоцкая; зная Басиного дедушку, со значением подчеркнула: «Захваченная, но Польша».)
Долго идти не пришлось. Субъект в студенческой тужурке, покинув пространство, просматриваемое из квартиры Котвицких, застрял перед витриной магазина дамских шляп. Странный для студента интерес к парижским модам привлек внимание городового Пепшика, застывшего неподалеку, саженях в десяти, от Ерошенко и теребившего задумчиво красный шнурок револьвера. Пепшика, знала Бася, крепко помяли то ли в пятом, то ли в шестом неподалеку от Политехникума, и с тех пор в каждом третьем студенте он охотно видел возможного бомбиста. Служебное рвение в сочетании с природной нелюбовью к москалям – под белым царским мундиром билось сердце истинного Пепшика – могло иметь опасные последствия.
Бася твердым шагом направилась к витрине. Положить предел она еще успеет, тогда как сейчас следует светило спасать. В конце концов, они друг другу братья. Студент курсистке non lupus est, а курсистка студенту тем более.
– Здравствуйте, Константин Михайлович!
При виде Баси Ерошенко учтиво поклонился, сняв старенькую, вылинявшую фуражку. И при этом, с присущим ему нахальством, даже не попытался изобразить удивления. Можно было вообразить, будто по Мокотовской сновали десятки очаровательнейших девушек, в элегантнейших платьях из «Revue de la mode», соломенных шляпках с Петровки, зонтиками с Кузнецкого – и каждая говорила: «Здравствуйте, Константин Михайлович!» Между тем в данный момент поблизости не было никого, кроме Баси, Пепшика и еще одной, далеко не юной девы, профессионально оценивавшей потенциал «пана студэнта». Немногочисленных прохожих в расчет принимать не стоило, равно как и шарманщика, «катарына» которого тягуче выводила грустный вальс про маньчжурские сопки.
– Здравствуйте, Барбара Карловна. To znaczy dzien dobry pannie Kotwickiej. Bardzo sie ciesze, ze znowu panne widze 21 .
Польскую
21
То есть добрый день, мадемуазель Котвицкая. Очень рад видеть вас вновь (пол.).
С появлением хорошенькой паненки, столичной курсистки и дочери профессора, владельца знаменитого кота, Пепшик утратил к студентику интерес и, придерживая шашку, чинно направился в направлении Кошикoвой. Вещи в его мире встали на места, витринам и порядку ничто не угрожало. Профессионалка, удостоверившись, что этот клиент не ее, продолжила путь к Аллеям, в более оживленные и перспективные места.
– Вы уже в курсе? – озабоченно спросил Барбару Костя.
Юные боснийцы подарили европейцам великолепнейшую тему для бесед. Неделю, если не более, можно будет обходиться без погоды.
– Сущий кошмар. – Бася честно попыталась сосредоточиться на сербах и несчастной австрийской чете. – Мой младший брат готовится к войне. Намерен устроить тевтонам Грюнвальд, если немцы на нас полезут. А вы?
– Я пока нет. Думаю, обойдется. При чем тут, в конце концов, Россия?
– Папа тоже так думает. Константин Михайлович, вы тут, верно, дожидаетесь кого? Не буду мешать. Я вышла прогуляться. По Уяздовским и в Лазенки.
Ерошенко расплылся в бесхитростнейшей улыбке.
– Если честно, я надеялся случайно встретить вас. Узнал, что вы вернулись из Москвы и вот…
«Наглец!» – пропело у Баси внутри.
– Но вовсе не думал, что вы непременно появитесь. Тем не менее…
И все-таки смутился. Замялся, замолчал. Что бы подумал, увидев его, декан истфила Карский? У игрушки кончился завод?
– Прекрасная погода, – подсказала Барбара, моментально позабывши про сербов. Ерошенко радостно кивнул. – Быть может, вы пройдетесь со мною? Одной неловко, а пройтись ужасно хочется. Сто лет не видела Варшавы.
– Невероятно, но именно это…
– Тогда идемте, – перебила Бася житомирского мямлю. И пребывая в непреклонной решимости положить предел его нахальству, спросила: – Вы можете взять меня под руку?
* * *
Вернувшись из Лазенок, Бася застала в квартире инженера Старовольского, киевского родственника мамы. Устроившись в кресле у книжного шкапа и поглаживая влезшего на колени Свидригайлова, инженер вел мужскую беседу с экстраординарным профессором и Франеком. Последний, перелистав десяток книг из папиного кабинета, за четыре часа Басиного отсутствия сделался экспертом по балканской ситуации. Сыпал именами Обреновичей и Карагеоргиевичей, уверенно сравнивал численность сербской, болгарской, греческой, турецкой и императорско-королевской армий. Вопреки мнению экстраординарного профессора, выказывал убежденность, что Вена этого так не оставит – при том что аннексия Боснии, равно как предшествовавшая ей австрийская оккупация этой исконно сербохорватской земли, несомненно, является возмутительным актом антиславянского произвола немцев, присвоивших себе плоды побед России над османами.