Дважды Татьяна
Шрифт:
– Выспалась, дочка? Отдохнула?
Таня судорожно перевела дыхание: видно, немало передумала, пережила за эти часы, сидя взаперти в чужом доме. Полоса света лежала на полу значит, Таня подходила к окну, возможно, пыталась даже открыть его, но рамы были накрепко запечатаны, их так и не выставляли летом, да и вылезать через окно на улицу было бы небезопасно.
– Я пойду, Екатерина Григорьевна, - сказала Таня.
– Так что же мне передать нашим?
– Никуда ты не пойдешь на ночь глядя. Ночуй сегодня у нас, придут муж с дочкой, поужинаем. И знай: во всем, в чем нужно, поможем. Приходи в любое время, только поосторожнее,
– Простите меня, Екатерина Григорьевна.
– Таня указала глазами на окно.
– Я тут всякое передумала, пока вас не было. Но ведь вы - наша, правда? Вы еще на границе жили, я слышала...
– Да...
– негромко отозвалась Бельская, а в памяти ее возникли лица офицеров пограничной заставы, молодые лица солдат, что годами берегли, хранили покой этих рубежей. А ныне рубеж этот проходит через людские сердца, не стерт он, не растоптан вражескими сапогами.
– Думаю, вы нам очень-очень поможете. Не сумели бы вы найти человека, который мог бы информировать нас о перебросках войск противника по железной дороге?
– Нужно подумать, - сказала Бельская.
– Люди-то найдутся, да вот много ли они знают? Ты мне дай время...
На другое утро, чуть свет, Таня отправилась в путь. Она хотела незамедлительно передать Андрею содержание разговора с Бельской. Проспав всю ночь, она чувствовала себя не отдохнувшей, а еще более разбитой. Несколько раз прислонялась к дереву, отдыхая, но стискивала зубы и снова шагала и шагала по неровной, ухабистой дороге.
Примерно через неделю она вновь постучала в дверь знакомого домика. На этот раз ее приняла вся семья как старую знакомую. Андрей за это время связался с Москвой, сообщил все, что передала ему Таня. Из Москвы ответили: очень хорошо. Пусть наладит прочные контакты с этой семьей. А контакты уже налаживались сами.
На этот раз Таня объяснила все подробнее:
– Нам необходим верный человек, который сможет собирать сведения о поездах на этом участке дороги. Какой груз они везут, какие воинские части. Сведения нужны каждую пятидневку. Приходить будем или я, или Наташа - это моя помощница, я вас познакомлю.
Торопливо по узким улочкам погруженной во тьму деревни Бельская и Таня прошли к дому Федора Ананьевича Вашкевича, который служил у немцев бухгалтером. Спокойно, даже как-то буднично встретили их в этом доме. Хозяйка поставила перед Таней кружку парного молока, фартуком смахнув со стола пыль и крошки. Казалось, собравшиеся в озаренной слабым светом коптилки комнате люди не задумывались, что каждое произнесенное ими слово - это как смертный приговор для них в глазах фашистов.
Договорились, что раз в пять дней будет приходить к Вашкевичу сама Бельская.
Таня, дожидавшаяся обычно в домике Бельских, всякий раз поражалась исполнительности и точности Вашкевича. Он сообщал все, что только мог узнать, и ни разу не задержал сведений. Однажды, когда Екатерина Григорьевна в который уж раз назвала фамилию Вашкевича, Таню вдруг осенило.
Закрытый листок из записной книжки разведчика! Внутренне упрекнув себя за такую забывчивость, Таня отчасти поняла причину ее: ведь все время речь шла о каком-то бухгалтере, что предложил свои услуги немцам, а со слов Бельской возникала фигура молодого богатыря, смелого и отчаянного парня. И невольно начинало казаться, что тот Федя Вашкевич где-то очень далеко от этих мест мчится навстречу врагу на своем танке или строчит из пулемета в гуще боя, в самом пекле. Что
Тихий? Покорный? Нет, вряд ли.
– Познакомьте меня с ним получше, - решительно сказала Таня.
Когда в следующий раз она пришла на очередную встречу вместе с Екатериной Григорьевной, Вашкевич был таким же вялым и поникшим, как при первом знакомстве. От Тани не ускользнул недовольный взгляд, брошенный им на Бельскую. Но Бельская шепнула несколько слов, и Вашкевич выпрямился, круто повернулся к Тане, пружинистый, сильный.
– Так ты... Ну, молодчина!
– Ослабла она совсем, - заговорила Бельская, волнуясь и то и дело поправляя платок на голове.
– Прописать бы ее у нас, да боюсь. Если бы прописать, хоть передышки могла бы делать, а то мотается туда-сюда.
– "Ба-аюся", - передразнил Вашкевич, и, глядя на него во все глаза, Таня легко и неожиданно представила его смешливым, задорным парнем. Неужто мы, Екатерина, перед этой девчушкой лицом в грязь ударим? Завтра будет и паспорт и прописка. Приезжайте, отдыхайте, когда захочется, гражданочка Древотень.
– Древотень?
– недоуменно переспросила Таня.
– Вот именно, - веско сказал Вашкевич.
– Представьте себе, есть наготове такие документы. И отчего же вам не погостить время от времени у Бельских, если они вашим родным частенько надоедали? Я сам тому свидетель. Да и вас крошкой еще помню, во-от такусенькой...
– Ну, Федя, - сказала Бельская, - тебя ничто не переменит. Надо же, как хорошо все выходит. Но без шуточек тебе жизнь не в жизнь.
– Насчет перемен - это ты ошибаешься, Катя. После войны подсчитаем, кто из нас в чем изменился. И с потерями выйдем, и с приобретениями. Я злее стал, не заметила?
– Пусть те замечают, кому от этого худо, - глубокомысленно сказала Екатерина Григорьевна.
...Туда и обратно, туда и обратно... Таня не имела возможности прочно закрепиться в одном месте, но тогда многие жили как придется и чем придется.
Федор Вашкевич очень помог Тане: благодаря новому паспорту она могла свободно останавливаться у Бельских, никто ничего не знал о ее минской прописке, не заинтересовался бы квартирой Тамары Синицы. Таня предпочитала рисковать только собой, но не другими.
Туда и обратно, туда и обратно... Андрей произносил скупые слова благодарности и всякий раз тревожно и напряженно ожидал новых сведений.
В городе "гражданочка Древотень" вновь превращалась в Татьяну Климантович, забегала наскоро к Тамаре, помогала по хозяйству, стараясь быть подольше на глазах у соседей, и вновь отправлялась к Андрею.
А в минуты короткого отдыха ей мерещился в полусне похищенный у фашистов график движения поездов.
"Я СТРЕЛЯЮ БЕЗ ПРОМАХА"
Трудный путь приходилось преодолевать Тане, но тем с большей силой утверждалось в ней чувство, что дом ее именно тут, в деревне Бобры, в партизанской зоне, где люди живут по тем законам, какие были ей знакомы и привычны.
Партизаны встречали ее так дружески, что ради одного этого стоило совершать опасный рейс. Ради этого, уходя, нужно было обещать весело и уверенно: "Не бойтесь, я вернусь, я удачливая!" Но особенно хотелось верить в свою удачу, когда глаза ее встречали тоскующий взгляд Андрея. Даже если он молчал - а был он не слишком разговорчив, - Тане слышалось отрывистое: "Держись, ясно? Жду... И Москва ждет, понимаешь?"