Дважды войти в одну реку

Меретуков Вионор

А много лет назад, в дни юности, полной смутных надежд и мечтаний, Раф как-то ночью, сходу, одним духом, в озарении, чувствуя тепло вышеозначенной ладони, торопясь и царапая карандашом бумагу, записал только что рожденное:

"Есть речи — значенье

Темно иль ничтожно,

Но им без волненья

Внимать невозможно.

Как полны их звуки

Безумством желанья!

В них слёзы разлуки,

в них трепет свиданья.

Не встретит ответа

Средь

шума мирского

Из пламя и света

Рождённое слово;

Но в храме, средь боя

И где я ни буду,

Услышав, его я

Узнаю повсюду.

Не кончив молитвы,

На звук тот отвечу,

И брошусь из битвы

Ему я навстречу".

Написал и, благоговейно шепча "ему я навстречу", в изнеможении откинулся на спинку стула, раздавленный осознанием прямо-таки колоссальных масштабов своего таланта.

Перечитал. Подивился скорости, с которой был сотворен шедевр. "Просто фантастика какая-то!" — изумленно подумал Раф. Насколько же еще мало он знает самого себя!

Огорчало только слово "пламя". Надо бы "пламени", но, как он ни бился, изменить ничего не смог. Так и оставил.

И правильно сделал. Потому что стихотворение, сотворенное им в ночные часы, когда бодрствуют лишь воры, алкоголики и поэты, было написано задолго до его рождения Михаилом Юрьевичем Лермонтовым. О чем Раф смутно начал догадываться уже под утро, когда лучи равнодушного солнца проникли в келью мнимого стихотворца, на миг вознесшегося на призрачные поэтические вершины.

Астральной связи, таким образом, с высшими, божественными силами, повелевающими дарованиями, талантами и гениями у него никогда не было. Не было даже тогда, когда он писал свою раннюю пьесу и вёл откровенные дневники. Не было и тогда, когда он страдал от одиночества и по этой причине становился предельно чистосердечным. Видно, для создания шедевра этого недостаточно.

В настоящее время просматривалась связь с другими силами. То были силы, противостоящие силам, которые отцы святой церкви в своих проповедях называют силами созидания и добра.

Глава 44

…Голоса он услышал, когда дорога незаметно перешла в еле заметную тропинку и лес загустел так, что свет луны, и без того слабый, с трудом пробивался сквозь кроны деревьев.

Раф остановился. Голоса смолкли.

Рафа удивило, что густой, незнакомый лес совсем не пугал его. Ночной лес был сказочно красив и приветлив. Прохладный воздух был напоен запахами хвои, грибов и сырой земли.

Раф глубоко вздохнул. Вот она, беспредельная свобода! Раф, как ему показалось, начал понимать мотивы, подвигнувшие великого старика к необъяснимому и безрассудному, на первый взгляд, путешествию к абсолютной свободе.

Пусть граф и упокоился в каком-то банальном Астапове, но скольких интеллектуалов он заставил задуматься над

тем, что такое шкала жизненных ценностей и какова истинная стоимость так называемой славы и всего того, что в наше время связывается исключительно с представлениями об успешности, удачливости, обеспеченности и прочей меркантильной шелухе.

Раф еще раз глубоко вздохнул. Он вдруг почувствовал себя не стариком, судорожно цепляющимся за бесповоротно уходящие годы, а юношей, только вступающим в жизнь и нуждающимся в искренности и женском тепле.

Его неудержимо потянуло заплакать. Даже не заплакать, а разрыдаться. Потянуло-то, потянуло, но львиная доля слез, видимо, была выплакана еще в детстве, и Раф только посопел носом.

Постояв немного, Раф снова тронулся в путь. Только он с воодушевлением подумал, что, возможно, заблудился и что ближайший населенный пункт, скорее всего, находится в тысяче километрах от того места, где он делает свой очередной шаг, как вновь раздались голоса.

Раф снова остановился и, чтобы было лучше внимать ночному разговору обитателей леса, затаил дыхание.

И опять все смолкло. Раф помотал головой.

Он осторожно сделал несколько шагов и услышал…

— Давай убьём его и съедим! — сказал первый голос. — Мне что-то есть захотелось…

— Ты что, будешь жрать мясо семидесятилетнего кобла? Его и не прожуешь, этого старого чёрта… И потом, его мясо, чую, отдаёт спиртом. О костях и говорить нечего, наверняка, сплошной кальций и фосфор. Не разгрызешь. Тьфу!

— Других же прохожих нет, — сказал второй лесной житель, шумно вздыхая, — придется удовлетвориться тем, что есть. Когда живот подводит, привередничать не приходится.

Лучше уж стоять, в ужасе подумал Раф. Тогда не услышишь угроз этих ужасных типов.

И все же он сделал еще один шаг.

— Говори тише… — раздался громкий голос.

— Да он и так всё слышит… — ответ был не менее громким. — Отложим трапезу на неопределенное время. Сейчас перед этим балбесом откроется поляна, на которой он увидит избушку на ножках…

— На ножках?.. Неужели на курьих?

— А на каких же еще?!

Невидимки засмеялись.

У Рафа от страха ноги едва не вросли в землю.

Робкий ранний рассвет посеребрил облака, пробил брешь в кронах деревьев и высветил обширную поляну с большой избой в самом центре, так называемой пятистенкой, сложенной из сосновых брёвен.

Изба попирала землю не сказочными конструкциями, дающими ей волшебную возможность повертываться к путешественнику передом, а к лесу — задом, а мощными сваями, потемневшими от времени и сырости.