Две маски
Шрифт:
Двадцать четвёртого октября 1763 года Мирович услышал от барабанщика Шлиссельбургского гарнизона новость, в Шлиссельбургском каземате, в камере-одиночке, сидит «безымянный колодник нумер первый». Так его называют официально.
Барабанщик пьян и хвастается своей эрудицией:
— Кто он, «нумер первый»? Не знаешь? Кто бы мог подумать! Ну, признавайся, кто это? Какой квас! — восхищается сам собой вдребезги пьяный барабанщик.
— Не знаю и не думаю, — чистосердечно признался Мирович.
Барабанщик оглянулся,
— Безымянный колодник нумер первый — на самом деле не кто-нибудь, а сам император Иоанн Антонович! — воскликнул изо всех сил барабанщик, упал головой в тарелки и уснул, улыбаясь, а суровые усы солдата разметались по всему лицу.
Про Иоанна Антоновича ходили опасные слухи. За слухами охотилась Тайная канцелярия.
Мирович перепугался. Потихоньку, осмотрительно подпоручик выбрался из трактира, опустив глаза; гвалт, гул, пьяные ораторы и оратории, охапки пивной пены — всё позади, Мирович побежал.
Он бежал через мост (куда-то!) быстро-быстро, не касаясь перил, потом остановился, оглянулся — никого, — ни на мосту, ни на всём свете! Вечерело.
Шёл дождик, парик промок, был вечер, на Неве шаталась баржа с углём, на барже суетились, как чёртики, крохотные фигурки грузчиков-солдат.
Руки замерзали. Мирович вспомнил, что позабыл перчатки, зелёные, замшевые, выронил в трактире или украли, — ну и пусть!
В брезжущем вечернем воздухе летали дождинки, совсем невидимые и незаметные, как иголочки.
Шлиссельбургская крепость мутно просматривалась в дождевой завесе, там, в устье Невы.
Мирович рассмеялся.
Уже были заговоры.
Уже был заговор Петра Хрущёва, трёх братьев Гурьевых. Они уже попытались освободить Иоанна. Но не успели. Их было слишком много: тысяча офицеров и солдат. На тысячу человек всегда найдётся десяток агентов Тайной канцелярии.
Сенат. Приговор — смерть.
Но императрица заменила смертный приговор публичным ошельмованием. Ошельмовали и сослали на Камчатку.
Это было 24 октября 1762 года. Фатум: сегодня 24 октября 1763 года. Жребий брошен: или всё, или ничего.
К оружию! К действию!
Оружие — одна шпага. Действующее лицо — один подпоручик.
Мировича лихорадит. Он ищет сообщников. Немного. Хоть нескольких.
Он расспрашивает офицеров, сослуживцев. Отклика — нет. Все смеются. Все думают: его вопросы — пьяный бред.
Мирович не понимает, как он смешон. Денег — нет, связей — никаких, авторитет — лишь застольный, чин подпоручика — сомнителен для организации батальонов восстания; Мирович — вождь несостоятельного государственного переворота, над ним смеются товарищи по оружию, на него даже не доносят в Тайную канцелярию, так бессмысленна, так бессистемна его болтовня.
За что же он борется? Какова его программа?
Впоследствии, на
1. В те комнаты, где присутствовала императрица, допускались только штаб-офицеры. Мирович мечтает, чтобы и его допустили, чтобы и он присутствовал.
2. Императрица посещала оперу. Туда допускались только любимцы Екатерины. Мирович мечтает стать любимцем Екатерины. Он хочет ходить в оперу.
3. Штаб-офицеры недостаточно уважали его, Мировича, когда приходилось сталкиваться с ним по служебным обязанностям. Он мечтает, чтобы штаб-офицеры достаточно уважали его.
4. Императрица не возвращала ему именья фамилии. Надо возвратить.
Четыре пункта, объясняет Мирович на суде, — первопричина бунта. Но пункты ничтожны и пошлы.
Вольное честолюбие, дешёвое фрондёрство — присутствовать там, где присутствуют любимцы власти. Жажда обожания.
Но эти объяснения — для суда, трусливые объяснения — для помилования.
Это — офицерская обида. Потом, когда суд принимает всё более ответственный и серьёзный характер, Мирович проговаривается.
Граф Никита Панин спросил Мировича мягко, поигрывая перстнями, охорашивая холёными пальцами парик:
— Для чего вы предприняли сей злодейский умысел?
Мирович сказал быстро, и цыганское лицо его побледнело:
— Для чего, граф? Чтобы стать тем, кем стал ты, дубина!
Вот программа Мировича. Не пустяки. Стать первым министром, великим вельможей, а там — и генералиссимусом. Если Иоанн Антонович при помощи Мировича станет императором, «генералиссимус Мирович» — зазвучит не так уж плохо!
Мирович с пафосом писал перед казнью:
«Я желал получить преимущества по желаниям и страстям».
Писатель Г. П. Данилевский писал о Мировиче. Его романы были опубликованы в конце XIX века. Он писал:
«Я старался быть верным преданию и истории, которые рисуют Мировича самолюбивым, мало развитым и легкомысленным „армейским авантюристом“, завистливым искателем карьеры, картёжником, мотом».
Да. У Мировича — самомнение. Он неврастеник. В его судьбе нет никаких предпосылок власти, он её жаждет.
Своим птичьим умом он размышляет:
«Что такое государственный переворот? Пустяк, меланхолическое шествие с барабанным боем, не нужно никакой особенной организации, вон как прост был переворот 28 июня 1762 года!»
Его лихорадит. Он позабыл, что простым переворотом руководила Екатерина, жена императора. Что восстанию содействовали фельдмаршал Кирилла Разумовский, сенатор Никита Панин, статс-дама Екатерина Дашкова, сорок офицеров гвардии, что практически их семьи — это вся свита, всё правительство России. Что на ИМЯ «ЕКАТЕРИНА» явилась многотысячная армия, как на ИМЯ СПАСИТЕЛЬНИЦЫ ОТЕЧЕСТВА.