Две невесты Петра II
Шрифт:
Онемевший от удивления Крюковский, подойдя к борту баржи, долго всматривался в бурлаков, готовых тронуться в путь по первому знаку кормчего.
Безрассудный поступок Меншикова стоил ему ужесточения надзора со стороны стражников.
Крюковский велел поставить себе палатку на палубе прямо возле входа в каюту, где помещались ссыльные. Теперь Александр Данилович вдруг ясно понял, что к прошлой жизни возврата не будет никогда, но ту внутреннюю свободу, которая живёт у него в душе и которую он ощутил с особой силой, когда был среди бурлаков, невозможно сломить никакими силами и запретами.
Дарья Михайловна умерла недалеко от Казани:
За свою долгую бурную жизнь он потерял многих. Потерял четверых детей, терял друзей, близких и на поле битвы, и в миру, но ничто не могло идти в сравнение с охватившей его болью после смерти жены. Какими ненужными и пустыми казались ему сейчас недавние мысли о свободе там, под ночным высоким небом, и среди артели бурлаков. Зачем ему свобода? Зачем ему вообще жизнь, когда нет рядом с ним единственного человека, в искренней любви которого он никогда не сомневался?
Дарью Михайловну похоронили на бедном кладбище небольшого посёлка вблизи Казани, которую ей так и не суждено было увидеть. Обнимая осиротевших детей, Александр Данилович понял одно — он теперь для них единственный защитник в этом мире, полном зла.
После смерти Дарьи Михайловны Александр Данилович, казалось, потерял всякий интерес к тому, что происходило вокруг него. Он не обращал внимания ни на смену погоды, ни на величественные раздольные виды Заволжья, ни на то, что они где-то пересаживались с одного судна на другое и плыли уже по сибирской реке. Вплотную к её берегам подступали сумрачные хвойные вековые леса, которые сменялись грядами каменистых нагромождений, а потом вновь шли леса, болота, редкие берёзовые островки. Только однажды во время сильной бури, когда их старое судёнышко бросало из стороны в сторону он, выйдя на палубу, вдруг обратился с горячей мольбой к Богу, прося послать ему смерть здесь, сейчас, посреди неизвестной ему бушующей реки. Он молился искренне, горячо, как вдруг увидел, что почти рядом с ним оказался бледный Крюковский. Буря, видно, сильно донимала его. С трудом добравшись до борта, он оперся о него, перевесившись вниз. Налетевший сильный порыв ветра так качнул судно, что обессиленный Крюковский чуть было не свалился за борт. Это и случилось бы, но вовремя подоспевший Меншиков успел ухватить его за ноги и оттащить от опасного края борта.
Александр Данилович, поддерживая Крюковского, помог ему подняться на ноги. Тот несколько секунд молча смотрел на Меншикова, потом, ни слова не говоря, повернулся и, нетвёрдо ступая по качающейся палубе, направился к каюте.
На следующее утро, когда буря утихла и ничто кругом не напоминало о бушевавшей накануне стихии, Меншиков, выйдя на палубу, с удивлением обнаружил, что возле его каюты стражи больше не было.
Летним июльским днём опальные ссыльные были доставлены в Тобольск. Толпы любопытных сопровождали процессию до самого дома губернатора. Меншиков и трое его детей шли окружённые тесным строем солдат, которые то и дело отгоняли слишком близко подходивших зевак.
Дом губернатора, расположенный в центре города, выделялся среди небольших домов своей величиной и внешним видом.
К удивлению Александра Даниловича, на пороге губернаторского дома их встретил сам губернатор Михаил Владимирович Долгорукий [21] , которого Меншиков хорошо знал.
Губернатор приказал Крюковскому и солдатам удалиться и подождать его распоряжений возле дома, сам же, подойдя к опальному вельможе,
21
Долгорукий Михаил Владимирович (1667—1750) — князь, государственный деятель, сенатор, советник; в 1718 г. был арестован по «делу» царевича Алексея, в 1721 г. возвращён в Москву; в 1724—1728 гг. губернатор Сибири, с 1729 г. член Верховного тайного совета, в 1731 г. сослан в Нарву, в 1739 г. по решению «генерального собрания», созданного для рассмотрения «государственных воровских замыслов Долгоруких», отправлен в Соловецкий монастырь, затем в Шлиссельбург, в 1741 г. освобождён.
— Не возражаете, Александр Данилович, если мы с вами недолго побеседуем наедине?
— Нисколько, — едва улыбнувшись, ответил Меншиков.
Перепуганные дети обступили отца, словно боясь, что он больше не вернётся к ним.
— Не беспокойтесь, — увидев испуг на лицах детей князя, сказал губернатор, — мы с вашим батюшкой давние знакомцы, побеседуем немного, а вы пока располагайтесь здесь. — Он открыл дверь в соседнюю довольно просторную комнату, заставленную стульями, служившую, вероятно, приёмной губернатора.— Прошу вас, — сказал он Меншикову, пропуская его вперёд.
Миновав приёмную, они оказались в довольно длинном коридоре, по обеим сторонам которого были двери. Пройдя несколько шагов, Михаил Владимирович отворил одну из них и, также пропуская Меншикова вперёд, произнёс:
— Прошу.
Они вошли в довольно просторную комнату, обставленную скромной, но искусно изготовленной мебелью. Письменный стол, шкаф с книгами, узкий деревянный диван составляли убранство кабинета губернатора.
— Прошу, — вновь повторил Михаил Владимирович, указывая князю на небольшое кресло, стоявшее возле стола.
Оглядевшись, Меншиков сел на узкий диванчик, откинувшись на его высокую спинку, вытянул ноги в поношенных, запылённых сапогах, прикрыл глаза.
Губернатор, придвинув поближе к дивану кресло, сел и молча несколько мгновений пристально смотрел на утомлённое, изменившееся лицо светлейшего князя.
— Устали? — тихо спросил он.
Меншиков открыл глаза, взглянул прямо в лицо собеседника и, улыбнувшись, ответил:
— Есть немного.
После чего они ещё немного помолчали, с любопытством, интересом и жалостью рассматривая друг друга.
Меньше всего Александру Даниловичу хотелось сейчас душевного разговора с человеком, которого он знал совсем в другой жизни, в той, где все и даже сидевший теперь перед ним губернатор огромного сибирского края ловили каждый его взгляд. Ему не хотелось выглядеть сейчас ни жалким, ни просящим, ни униженным. Он выпрямился, отодвинулся от спинки дивана, подобрал ноги, и опять прямо посмотрел в лицо губернатору.
— Всё, что смогу, Александр Данилович, я для вас сделаю, — твёрдо сказал губернатор. — Бог даст, ещё всё изменится, будет и на вашей улице праздник.
Меншиков молчал. Губернатор продолжал, чуть понизив голос:
— То, что я видел недавно, будучи в Москве при дворе государя...
— Что? — оживился Меншиков, не дослушав Михаила Владимировича.
— Хаос, — уверенно произнёс губернатор, — одно слово — ха-ос, — повторил он медленно по слогам. — Никто ничего не хочет делать и знать. Государь в тесном кольце моих родственников, из которого ему не вырваться.
— Возможно, и не очень хочется вырываться, — улыбнулся Меншиков.