Две повести
Шрифт:
– Ну, все! Пока! – сказал я, когда мы уперлись в металлическую решетку, за которой располагалась школа.
Дети остановились и обернулись. Я подошел к ним, присел на корточки и поцеловал каждого из них в щеку.
– Ну? Пока? – сказал я, имея в виду "Ну, с богом!".
– Пока! – хором ответили мои любимые дети, вместо "Господи, помоги!" и радостно побежали навстречу ненужным знаниям. Я выпрямился, глядя им вслед.
"А ведь есть, кому на старости лет поддержать по пути за пенсией!" – с умилением осознал я. Потом повернулся и пошел туда, где можно поймать маршрутку, которая, возможно, довезет меня
"Сволочи! – обозвал я, наконец, тех, кто за ними стоял. – Какие сволочи!"
Как ловко они все подстроили! Сначала этот дурацкий сон, потом сын произнес то, что он не должен знать, затем дочь сказала невозможное и, наконец, мое внезапное бессилие, будто кто-то погрозил мне пальцем! Какие еще случайности должны выстроиться в ряд, чтобы и без того прозрачный намек превратился в неопровержимое доказательство! Вот она, коварная неизбежность совпадений, рождающая печаль! Вот они, ЗНАКИ! Но что за способ общения ОНИ выбрали – через детей?! Для чего этот спектакль? Только для того, чтобы напугать малолетних ребят? Не слишком ли мелко для всемогущества? Или перебрали там у себя своей дури и веселятся? Или какой-нибудь идиот оттуда отрабатывает на нас, как на букашках технику идиотизма? Получается, что они могут двигать нами, как пешками? Выходит, это от их прихотей зависит наша жизнь, а вовсе не от нас самих? А мы-то сами тогда на что? Страшные люди! Или не люди? Эй, кто вы там на самом деле? Ладно, я понял, что вы поняли! Вижу, что вы сильны, как никто! Только, к чему эти загадки? Чего вам от меня надо? Чего привязались?
Дерзкие мысли, как снежный ком, неслись в моей голове, выхватывая из толпы и ставя в строй самые обидные слова.
"Эй, дружище! За такую наглость можно еще раз по башке схлопотать! Ты чего так нервничаешь? Ты хотел знаки – ты их получил! Теперь наберись терпения и не дергайся!" – вдруг сказал я самому себе, оборвав на полном ходу бег возбужденных мыслей. Слова прозвучали в голове так ясно и четко, что от неожиданности я растерялся.
"Это еще что за черт? Это кто такой умный дает мне советы? Неужели я сам? Неужели внутренний голос прорезался? А что? Почему бы и нет? Голос разума! Должен же он когда-то проснуться! Что я – хуже других? В конце концов, есть у меня инстинкт самосохранения или где? Да и сказано так, будто я сам сказал! Слова – мои! Да и мысль сама по себе верная! Полностью согласен! Так и надо действовать: набраться терпения и не дергаться!"
Люди врут всегда: когда они не врут другим, они врут себе. Именно этим я и занимался в данный момент, всячески не желая признаваться в том, что мысль мне могли внушить. Потому что если это так, то захвачен главный оплот моей независимости, мой командный пункт, мой бункер, мое убежище, моя башня из слоновой кости, мое одиночество. И кто я тогда? Всадник без головы? Голова без царя? Корабль без команды? Самолет без экипажа? Короче – безвольная игрушка в сомнительных руках!
Люди врут всегда…
Распаленный внутренней борьбой самовнушения с внушением, я добрался до нужного места и остановил маршрутку. Салон был полон, но одно место нашлось. Не успел я шагнуть внутрь, как водитель нажал на газ, и машина понеслась. Пригнувшись и цепляясь
На первый взгляд все было, как всегда: пассажиры, держась за что придется, раскачивали на ходу головами, подпрыгивали на кочках и дружно гнулись в ту сторону, куда шарахалась маршрутка. Избегая глядеть на других, они терпеливо и молча проживали отрезок жизни, длина которого равнялась количеству улиц до выбранной цели. В динамиках, как генетический код водителя похрипывал легкий блатничек.
У кого-то зазвонил мобильник. Сидящая напротив меня девица дернулась и достала из своих закромов трубку.
– Алле. Скоро. Минут пятнадцать еще. Уже звонил? Ну и чё? Ничё? Да ты чё! Во, блин, дает! А вчера-то сам мне чё говорил! Во, нахал! А сестра говорит – всю ночь им спать не давал! Чё это с ним? – затарахтела девица, не жалея чужих ушей.
Народ, как по команде, свернул головы в окна.
– Не говори! Ведет себя, как клочок бумаги на космическом ветру! – вдруг выдала девица.
Тут уж дернулся я. Да так, что толкнул плечом брюзгливого дядьку. Дядька завозился и забурчал. Не думая о том, что надо бы извиниться, я впился глазами в девицу, отыскивая в ее облике приметы коварного соучастия. Девица же, лаская глазами невидимого корреспондента, продолжала полоскать какого-то Ваську, которого черт угораздил запасть на ее голые коленки.
– Тоже мне – Дед Мороз в апреле! – бухнула девица.
"Ах ты, стерва тупая! Ах ты, клочок бумаги в проруби! И ты туда же!" – скрипнул зубами я, с ненавистью глядя на орудие пытки с накрашенными ногтями и деревенским акцентом.
– Да знаешь чё! Да пошел он, знаешь куда?! – взвыла напоследок девица и, не сбавляя оборотов, добавила в сторону водителя, – Мне тут, на остановке! – после чего сиганула вон. Пассажиры перевели дух.
Не успел я, однако, опомниться, как зазвонило вновь. На этот раз трубку достал сидящий спиною ко мне мужчина с аккуратно стриженым затылком.
– Я еду на маршрутке. Скоро буду, – сказал он культурным голосом. – Если может – пусть подождет. Нет, уговаривать не стану. Нет, не буду. Да мало ли что он хочет! Ты же знаешь – я уже давно ни во что не верю и ни на что не надеюсь. Только не надо мне не говорить, что я сплю и обречен!
Его слова вошли в меня, словно бур и там застряли. И дело было вовсе не в том, что он повторил мои мысли: ведь то же самое сделали мои дети и эта накрашенная дура! А дело было в том, как он это сказал: спокойно и убежденно!
"Да ведь это же… – ошпарило меня необыкновенной надеждой. – Да ведь это же, скорее всего, такой же бедолага, как и я!!"
Я даже забыл, что дал всему свету обещание ни на что больше не надеяться.
– Обожаю эти мобильники! Не надо в цирк ходить! Ох уж, эти девушки! Лучше бы они рот лишний раз не открывали! Вы знаете, тот, кто живет у раскрытого окна… – вдруг услышал я возле самого уха. Я вздрогнул и резко обернулся. На меня смотрел дядька-брюзга. От его прежнего выражения не осталось и помина: лицо расплылось в улыбке, глазки превратились в смеющиеся щелочки.