"Две жизни" (ч.II, т.1-2)
Шрифт:
Сейчас они здесь, в Лондоне. Их эманации вьются вокруг тебя, так как они узнали, где ты живёшь, и караулят тебя повсюду. Чем защититься тебе, друг? Если ты сам не найдёшь в себе полного бесстрашия, если уверенность твоя не перейдёт в радость верности Флорентийцу и всем друзьям, окружающим тебя своим светом, если ты не увидишь счастья в том, как спасла тебя Жизнь от адских сетей мошенников, — никто из нас не сможет помочь тебе. Вся твоя психика должна перевернуться. Не ты и личное твоё, извне к тебе идущее счастье или несчастье составляют смысл жизни твоей. А тот мир, тот свет, та твёрдость и поддержка, что ты внесёшь в свой труд для людей. Вот смысл твоей жизни, Украшая
Ты ещё не знаком со второй своей кузиной, Дженни. Но по опыту с Браццано знаешь, как легко попадает человек в сети злых, если он раздражителен. Дженни не только раздражительна и зла. Она ещё и постоянно возбуждена настоящим астральным костром — своею матерью. Друг друга питая, обе привлекают к себе шайку наших врагов. Если ты готов, вынеся опыт бездны страданья, повторить обет беспрекословного повиновения; если в сердце твоём нет раздвоения, и ты ясно видишь, что для тебя есть только один путь: идти так, как видит и ведёт тебя твой Учитель, — я могу принять твой обет и вести тебя дальше. Но на несколько лет ты уедешь с Флорентийцем, видя в нём такого же Учителя и друга, как я. Разлука не будет существовать, если в тебе поселятся радость и спокойствие знания.
Генри, за несколько минут до разговора дрожавший, почувствовал такое глубокое успокоение, какого ещё не испытывал ни разу в жизни.
— Благодарю вас, Ананда, Учитель и друг. Я понял всё, что вы мне сказали. Я знаю, что мне делать, я спокоен. Я больше не тот шалый, влюблённый в вас мальчик, который причинил вам столько горя, вернее, беспокойства вам и горя себе. Я созрел и могу теперь непоколебимо и добровольно произнести обет беспрекословного послушания.
Ананда подошёл к Генри, положил ему обе руки на голову и посмотрел ему прямо в глаза. Карие с золотом звёзды Ананды, казалось Генри, пронизывали его до самых сокровенных частиц существа. Генри точно таял под этим взглядом, точно растворялась и превращалась в жидкий огонь вся кровь в его жилах.
"Ещё мгновение, и я умру, умру счастливый", — мелькнуло в уме Генри.
— Подожди меня здесь, сын мой, — услышал Генри голос Ананды. показавшийся ему измененным. Он несколько раз глубоко вздохнул, оглядел комнату, в которой остался один, и бессильно опустился в кресло. Слабость его прошла быстро, он снова почувствовал себя сильным и радостным. В комнате открылась другая дверь, которой Генри не заметил. На пороге стоял преображенный Ананда, Ананда. сиявший как шар света, в белой одежде с золотым шитьём, и протягивал к нему руки.
С криком счастья бросился Генри к Ананде и был введён им в белую комнату Флорентийца. Ананда подвёл его к мраморному столу, поднял крышку, и изумлённому взору Генри представилась высокая зелёная чаша, в которой горел огонь. Ананда взял тонкую палочку, как показалось Генри из аметиста и розовых камней с золотом, опустил её конец в чашу, что-то напевая на непонятном ему языке, — и огонь ярко вспыхнул, выбросив несколько пламенных лепт, из которых одна крепко держалась на палочке и горела.
Ананда коснулся темени Генри этим огнем, и по всему его телу прошло содрогание. Несколько раз прикасался Ананда огнем, прикладывая палочку между его глаз, у горла, у сердца, у селезёнки и пупка, между плеч, и каждый раз пламя чаши бурно вспыхивало, а всё тело Генри содрогалось. Подняв обе руки высоко над его головой, Ананда всё так же протяжно напевал какие-то слова. Умом Генри не понимал
Пламя, горевшее теперь уже вдоль всей палочки, которую Ананда всё ещё держал в руке, бежало по его телу, по белой его одежде, играя всеми тонами и переливами фиолетового. Даже чаша, которая вначале виделась Генри зелёной, теперь стала фиолетовой. Очарованный, счастливый. Генри всем существом понимал, что Ананда поёт сейчас песнь торжествующей любви. И он отвечал Ананде, сливаясь с ним в благоговейном гимне Вечности. Повернувшись к коленопреклонённому Генри, Ананда снова положил палочку ему на темя и сказал своим дивным голосом:
— Можешь ли и хочешь ли, сын мой, идти в вечной верности с братьями Милосердия, в единении вечном с их трудом и путями?
— Если я достоин этого счастья, — хочу, — отвечал Генри. — Можешь ли и хочешь ли творить труд дня не иначе как в героическом напряжении?
— Жить иначе я уже не могу. Жить без труда и борьбы за свет и истину для меня больше невозможно.
— Иди же в храм творчества отцов твоих. Учителей, там оставь всё условное — и Жизнь возвратит тебе твои таланты, которые ты забыл в веках. Повторяй за мной, сын мой, те немногие формулы, что отныне станут тебе основанием дня.
Я иду всей верностью моею за верностью Учителя моего. Иду в беспрекословном и радостном повиновении, так, как видит и ведёт меня мой Учитель. Иду, разнося песнь торжествующей любви. Иду, любя и радуясь, утверждая силу победы моей радостью. Иду, забыв навек об унынии и отрицании. Иду, неся бесстрашие и мир всему встречному. Иду, в чести и бескорыстии, мой день труда, и то не мои личные качества, но аспекты живой Вечности, во мне живущей.
Ананда поднял Генри, взял обе руки в свои и положил их на чашу. Блаженство, мир, гармония, неизреченный покой охватили Генри, точно сама божественная сила коснулась его. Радость хлынула волной из всего его очищенного существа, пламя вспыхнуло, точно взлетело из чаши на голову Ананды, где сложилось в звезду из пяти лучей, упало каскадом, как плащом накрыло Ананду и Генри, почти ослепив его.
Когда Генри пришёл в себя, он увидел, что жертвенник закрыт, сам он всё ещё стоит возле, а Ананда в своём обычном платье держит руку на его плече.
— Мужайся, сын мой, помни эту минуту, но не суди по ней, что именно так совершаются все посвящения. Шире раскрой глаза духа и поймёшь: сколько людей — столько путей. Путь посвящения всюду. И на поле сражения. И у постели больного. И в лаборатории, и в поле. Его нет только там, где нет труда. И всюду, где трудятся радостно, — всюду лежит путь к посвящению. Где звенит чистый смех, его тоже находят. Но где живут страх и уныние, — там к нему не подойдут.
Встречай радостно все испытания, ибо знаешь, что всё, с чем ты сталкиваешься в жизни, — всё пути отцов твоих, Учителей, к Вечному во встречных твоих.
Обняв трепещущего и счастливого Генри, Ананда повёл его снова в музыкальный зал, где Алиса садилась за рояль. Как нельзя больше ответило сердцу Генри общее молчание под мощные и торжественные звуки рояля. — Ананда, спой нам что-нибудь, — попросил Николай. — Петь я буду потом. Сегодня Алиса будет аккомпанировать моей виолончели, и эта наша музыка — только для Генри. А ты. Генри, вспомни зал в Константинополе, темноволосую прекрасную музыкантшу и… себя. И всё, что вынесешь из нашей музыки сейчас, вернее, из нашей звучащей любви к тебе, — пусть это будет только твоей тайной.