"Две жизни" (ч.II, т.1-2)
Шрифт:
Как-то само собой, точно помимо воли и разумения Дженни, она стала считаться невестой одного из этих молодых людей. Второй же, и прежде нередко интересовавшийся Алисой, теперь всё настойчивее спрашивал Дженни о сестре. Почему ни в одном из самых модных и шикарных мест не видно Алисы? Почему Дженни не вызовет сестру к себе на свидание? Разве Дженни не любит Алису?
Привыкнув царить среди своих адъютантов, Дженни не имела ни малейшего желания впускать Алису в маленький, влюблённый, как она полагала, в неё до безумия кружок. И вместе с тем не знала, что и как отвечать, всячески стараясь, чтобы поклонники вообще не увидели Алису. В этой суете Дженни
— Сейчас я получила письмо. Ещё два друга из Константинополя приехали. Сегодня вечером они будут у нас. Пожалуйста, постарайся быть прелестной. Это очень и очень богатые люди и, как говорит твой жених, чрезвычайно влиятельные. Им ничто и никто не страшен. Теперь-то попляшет у нас лорд Бенедикт! Вот тебе твоя повестка. Послезавтра слушание дела о завещании. Развенчаем подложную Цецилию. Ври в своём завещании, что хочешь, а сходство фамильное подавай. Это единственное неопровержимое доказательство. А пастора-то нет, с кем же сверять сходство, — хохотала пасторша.
— Не понимаю, мама, почему вы так носитесь с этим сходством? Ведь если на нём основываться, то меня и Алису никак сестрами признать невозможно, — ответила Дженни, не желая вдаваться в вопрос по существу и ища возможности обдумать, как себя держать, что предпринять, с кем посоветоваться.
— Сходство вовсе не одна я выдумала, милая моя. А наши друзья тоже уверяют, что фамильное сходство очень важный аргумент. Кстати, ты ведь понимаешь, что друг твоего будущего мужа рассчитывает жениться на Алисе. Мы с ним это уже обдумали. Так как лорд-великан не отпускает девчонку ни на шаг, а молодому человеку, естественно, хочется поскорее увидеть свою невесту, то я решила поехать с ним сегодня сама и передать Алисе письмо. Быть может, нам же и удастся привезти её домой.
— Мама, неужели вы забыли, как мы с вами к полу приклеиваемся, стоит лорду Бенедикту только посмотреть? Оставьте лучше свои затеи до судебного разбирательства. Ваши друзья не знают силы лорда Бенедикта.
Что-то исказило лицо пасторши, которая начала было поносить лорда Бенедикта. С лёгким стоном она опустилась на стул.
— Опять боль в позвоночнике, Дженни, — плаксивым тоном пожаловалась пасторша. — Уже раз я пролежала два дня со своей спиной. Кажется, у меня рецидив.
— Потому что вы всё злитесь и поднимаете в доме суматоху, от которой у меня голова кружится. Пожалуйста, ложитесь. Сами говорите, что вечером приедут ваши друзья. Благодарю покорно, провести вечер одной в компании четырёх чужих мужчин, — раздражилась Дженни.
— Какие же чужие, Дженни? Ведь один из них скоро будет тебе мужем, другой зятем, а остальные — их ближайшие друзья, даже родственники.
— Родственники или нет — это вам неизвестно. А что ещё никто мне мужем не стал, станет ли кто-то зятем — тоже неизвестно, — с ненавистью произнесла Дженни.
— Что только с тобою делается, Дженни? Я тебя совсем не узнаю и перестаю понимать. Если вести себя с человеком так, как ты ведёшь себя, столько от него принимать, вплоть до самых интимных забот, то уж непременно выходить за него замуж решила.
— Оставьте, пожалуйста, — резко закричала Дженни. — Вы так опутали меня своими друзьями, что я теперь ни в чём не могу
Пасторша хотела что-то сказать, но боль согнула её и из глаз полились слёзы. Она тихо ответила Дженни:
— Только один кумир был у меня — ты, Дженни. И только одного я ненавидела — отца твоего. Вот он ушёл. Я мечтала, что мой кумир и я будем счастливы. Сейчас я боюсь, что ты всё наше счастье разобьешь.
— Я ли его разобью или вы его не умеете слепить, я не знаю. Но повторяю вам, что вы можете свести меня с ума. Дайте мне побыть одной и подумать.
Не раз бывало горько у пасторши на сердце за последнее время. Все усилия доставить дочери максимум удовольствий и обеспечить её жизнь не встречали не только ласкового слова, но часто вызывали грубое порицание и холодность. Ей казалось теперь, что муж защищал её при жизни от раздражительности Дженни. Пастор не разрешал дочери повышать голос в общении с матерью. Строгость его, непреклонную в этом пункте, Дженни так хорошо знала, что никогда и не пробовала нарушить вето. И теперь пасторша не могла понять перемены в Дженни, как раньше не разгадала причины её выдержанности, приписывая дочерней любви страх перед волей отца. И в сердце пасторши вырастала острая ненависть к Алисе и тяжёлая злоба к ушедшему пастору.
Оставшись одна, Дженни несколько раз перечитала судебную повестку. Маленький клочок бумаги с холодными официальными словами превращался для Дженни в целый ряд живых, неприятных фигур семьи лорда Бенедикта и его самого. Но ярче всех вставала одна, так поразившая её на похоронах отца фигура сестры-золушки, сестры-дурнушки, превратившейся неизвестно какими чарами в принцессу Алису. Окруженная суетой и людьми с утра до ночи, Дженни чувствовала себя одинокой. И в эту минуту, серьёзность которой она хорошо сознавала, ей не с кем было посоветоваться.
О, что бы теперь дала Дженни, чтобы держать в руке зелёный конверт лорда Бенедикта. Как могло случиться, что три раза он её звал, говорил, что ещё не поздно всё поправить, — и три раза Дженни рвала письмо. Ей пришла в голову мысль поскорее одеться и помчаться к лорду Бенедикту, сказать ему, что она снимает своё заявление, что верит его высокой чести, что молит его помочь ей вырваться из сетей заблуждений. Дженни уже хотела встать и привести свой план в исполнение. Но вошла горничная, передала букет цветов от жениха и письмо с извещением, что через час он за нею заедет, чтобы отправиться к портнихе примерять подвенечное платье.
Какой-то ужас вдруг охватил Дженни. Она написала жениху коротенькую записку, прося извинить её сегодня, она и мать, обе внезапно заболели и не могут никого принять. Дженни отправила письмо, ощущая себя запертой в клетке и лишённой свободы жить и действовать, как хочется. Человека, которого ей предстояло назвать своим мужем, она не знала. За несколько последних дней она только сделала открытие, что он её стесняет, что незаметно для себя она стала подчиняться ему. Самовластная Дженни уже не могла спорить, когда ей предлагалась какая-то программа действий, глаза жениха, вроде и ласковые, смотрели на неё пристально, требовательно. И не одно это тревожило Дженни. Прикосновение жениха было ей неприятно, словно при этом чья-то чужая воля вливалась в неё. Дженни внутренне бунтовала, но внешне оставалась спокойной, не имея сил возражать. Хотя стоило ей остаться одной, его власть над ней сразу же теряла силу и Дженни становилась сама собой.