"Две жизни" (ч.II, т.1-2)
Шрифт:
Оставшись одна, Дженни надела свой старый халат, отбросив роскошный, подаренный ей женихом, и в первый раз за долгий промежуток времени стала думать об отце. Ей казалось, что тень его шепчет ей ласковые слова, что он одобряет её решение пойти к лорду Бенедикту и что надо спешить. Слёзы застлали глаза Дженни, она решительно поднялась, чтобы ехать к лорду Бенедикту. Не успела девушка встать с места, как в дверь сильно постучали, и голос её жениха властно потребовал, чтобы Дженни вышла. Защищенная запертой дверью, возмущённая неделикатностью молодого человека, Дженни вспылила и резко попросила оставить её в покое.
— Как могу я оставить вас в покое, когда здесь умирает ваша мать?
Перепуганная Дженни бросилась открывать дверь и тотчас же в ужасе отступила. Рядом
— Я напугал вас, дорогая, простите, простите. Но я боялся, что вы не откроете мне сразу, а маме вашей действительно нездоровится. Это мой дядя. Он знает несколько восточных средств и может помочь вашей матери. Проводите нас к ней, я уверен, ей станет лучше.
Ничего не соображая, кроме: "Слушайся, слушайся", которое ей говорили эти глаза, Дженни ввела мужчин в комнату пасторши. Леди Катарина лежала на диване; страданий она не испытывала, но разогнуться не могла. Представив пасторше своего дядю, только что приехавшего из Константинополя, чтобы немедленно же ей помочь, жених предложил Дженни, нежно пожав её ручку, одеться и поехать с ним на примерку. Свадьба их должна состояться завтра, как того требуют прибывшие. У Дженни не было сил протестовать. Её удивила леди Катарина, весело разговаривавшая с дядей жениха, показавшимся ей таким отвратительным.
— Поезжайте, поезжайте, дети. Мне лучше уже от одного присутствия синьора Бонды. Ты пойми, Дженничка, это друг самого близкого мне на всём свете человека, моего друга детства и юности. Я сразу же воскресла, — трещала пасторша, лишь несколько распрямившаяся.
Мистер Бонда значительно поглядел на племянника и сказал неприятным тонким тенорком, слишком высоким и писклявым для его упитанной фигуры:
— Армандо, ты так испуган внезапной болезнью невесты и её матери, что даже забыл им меня представить по всем правилам нашей восточной вежливости. — Синьор Бонда улыбался. Быть может, на Востоке эта улыбка и могла считаться необычайно вежливой и ласковой, но у лондонской девушки дрожь отвращения прошла по спине. Когда мистер Бонда бесцеремонно взял обе её руки и поцеловал одну за другой, ей показалось, что это приблизилась к ней змея. Дженни внезапно побледнела, ей стало дурно, тошно, она хотела убежать в свою комнату, но чёрные глаза, острые, бегающие, словно шарили в её душе и мешали ей выполнить своё желание.
— Скоро, скоро, милая моя, вы станете Дженни Седелани, а не Дженни Уодсворд, и я буду иметь право на более нежный привет своей племяннице. Пока же примите от меня маленький подарок. Это ожерелье голубого восточного жемчуга в оправе из агата. Пусть оно будет вам компасом в жизни. Ни днём, ни ночью не снимайте его. Ваш жених Армандо застегнёт его на вас, и ничья рука, кроме моей, не сможет его расстегнуть, — всё так же ласково улыбаясь, говорил синьор Бонда. Он ловко надел на шею Дженни, безмолвно перед ним стоявшей, свой роскошный подарок, а Армандо застегнул тайный замочек, так ловко скрытый среди жемчуга, агатов и бриллиантов, что отыскать его было невозможно. Когда ожерелье заиграло всеми цветами радуги на белоснежной шейке Дженни, необычайно выгодно оттеняя её бледность, рыжие волосы и тёмные глаза с тонкими тёмными бровями, пасторша в полном восторге закричала:
— О Дженни, дитятко моё, ни одна красавица мира не может соперничать с тобой. Что за бриллианты, что за жемчуг! Алиса лопнет от зависти, увидев тебя в этом ожерелье.
— Ничего, мамаша, — ответил синьор Бонда, отходя от Дженни к дивану леди Катарины. Он фамильярно похлопал старую даму по плечу, издал коротенький смешок и продолжал: — И для второй вашей дочери подарочек не хуже найдём. Только привозите её скорее домой.
Армандо увлек свою бессловесную невесту в её комнату и здесь сказал ей властно, к чему она так не привыкла:
— Одевайтесь поскорее, у нас мало времени. От портнихи мы проедем
Армандо вышел в зал, и лицо его сделалось расстроенным. Всё в нём выказывало крайнее волнение, и он с беспокойством смотрел на дверь в комнату пасторши, где слышались смех и весёлый разговор. Через несколько минут показался синьор Бонда.
— Ну-с, мой названый племянничек, как же вы выполнили приказание магистра? — язвительно усмехаясь, спросил он своим писклявым голосом.
— Легко передавать приказания, мой названый дядюшка. Надо было узнать сначала, кто этот старый осёл-адвокат, — и уж тогда посылать его подкупать. Это честный идиот, просто маньяк английской чести. Над ним я не властен, так как его чистота так смердит, что дышать трудно. А его молодой племянник, тот и вовсе для меня недоступен, ни за одну его страстишку я уцепиться не смог. Не сомневаюсь, что этот лорд Бенедикт инспирирован Анандой. Сегодня Анри узнал, что Ананда уже в Лондоне. Каким образом могло случиться, что магистр, посылая вас сюда, не знал, что Ананда уехал в Лондон? Ведь он всех нас уверил, что Ананда остаётся в Константинополе ещё на целый год. Теперь мы можем всё дело проиграть. Без да-Браццано с ним бороться нелегко.
— Ну, ты ещё молод, чтобы порицать магистра. Делай, что говорят. Там увидим.
— Как бы не так! Я вам не солдат, а вы мне не командир. Довольно и того, что вы навязали мне в жёны эту красотку, вечно понурую и хмурую, да ещё с вульгарнейшей мамашей.
— Не будем ссориться, племянничек. Как только заполучим Алису, мигом освободим тебя от твоей мертвенно бледной жены. Так и быть, дурищу мамашу беру на себя. А вот тебе флакончик. Влей незаметно одну-две капли в вино Дженни, и на щёчках её зацветут розы, язычок развяжется и, пожалуй, будешь ещё ею доволен. Не задерживайтесь, приезжайте прямо ко мне в отель.
Бонда вернулся к пасторше, а Армандо хотел пройти к Дженни, но не сделал и двух шагов по коридору, как настиг её у выхода.
— Вот это я люблю. Прошло только четырнадцать минут, а вы уже не только одеты, но даже направляетесь к выходу.
Все надежды Дженни ускользнуть незамеченной разлетелись в прах. Оставшись одна, она пыталась сорвать ожерелье, которое немедленно прозвала собачьим ошейником и возненавидела сразу же, хотя не могла не видеть, как оно к ней шло, подчёркивая её красоту. Она пыталась разорвать его обеими руками, но ожерелье, точно железное, не поддавалось. Дженни пришла в бешенство, в полном отчаянии оросилась в кресло и вдруг, как в самые горестные минуты в детстве, когда у неё что-либо не выходило, закричала: "Папа, папа, помоги мне!" Ей померещилось, что отец где-то близко, ей стало спокойнее, она сбросила халат и мигом оделась. Машинально оделась так, как приказал жених, а в голове её стучала только одна мысль: проскользнуть скорее, вырваться из дому к лорду Бенедикту. Дженни не могла ответить себе, почему она сочла, что там найдёт спасенье. Но мысль эта вела её вон из дома. На несколько мгновений опоздала Дженни. Если бы не порыв бешенства, отнявший у неё время, Дженни успела бы проскользнуть, и… кто знает, как сложилась бы её дальнейшая жизнь и судьбы целого кольца людей. Мгновение, одно кратчайшее мгновение упустила Дженни, — и неумолимая рука схватила свою жертву, чтобы уже не разжаться.