"Две жизни" (ч.II, т.1-2)
Шрифт:
И полились звуки человеческого голоса виолончели Ананды. Не только Генри и леди Цецилия были захвачены ими, вся группа людей, точно скованная, боялась шелохнуться. По-разному играл Ананда с обеими пианистками. Генри думал, что вот Анну Ананда постоянно вводил в какое-то гармоническое русло, из которого она каждую минуту могла уйти. Он как бы направлял её мятежный дух, помогая ей выйти из борьбы со своими страстями. Он нёс ей мир и успокоение, а она всё рвалась в новую и новую фазу борьбы, жалуясь на свои страдания и скорби. В ней жил протест, незаметный в труде дня, но вырывавшийся огнем в музыке. Там играл Ананда-примиритель.
Генри понял разницу творивших там и тут людей. Он понял самого себя там и здесь, он завершил сегодня одну ступень жизни и начал другую. Вглядываясь в сияющее лицо Алисы, он думал о сказанном Анандой, что он рыцарски должен защищать её. Где и против кого и чего он должен её защищать, Генри не знал. Но что защищать её будет всюду, — это он знал точно.
Улыбаясь своей обычной ласковой улыбкой, в комнату вошел Флорентиец. Поговорив со всеми, он сказал, что сам проводит Ананду. Напомнил Наль, Николаю и Алисе, что завтра в двенадцать они поедут к графам R и, смеясь, порекомендовал дамам подумать о своих туалетах. Ибо наверняка граф не упустит случая посуетиться лишний раз и позовет кого-нибудь из своих приятелей.
Оставшись вдвоём с Анандой, Флорентиец долго ещё говорил с ним и, между прочим, упомянул, что послезавтра из Парижа и Вены приедут два его друга…
Утро следующего дня было отмечено большой суетой, что едва не довело Лизу до ссоры с любимой матерью. Всегда спокойная и ненадоедливая, графиня R в это утро была неузнаваема. Услышав, что у лорда Бенедикта обе дочери красавицы, графиня трепетала, как бы её Лиза не оказалась в дурнушках. Два раза она заставила её менять туалет и все не была довольна. Наконец графиня пожелала, чтобы Лиза надела ещё одно платье — последнюю парижскую модель.
— Мама, да поймите же, не тряпки будут видеть глаза этих людей. Они так смотрят, точно в сердце заглядывают.
— Это ведь одна из твоих фантазий, Лизок. Ты им играй на скрипке, но одеть тебя предоставь мне.
Кончилось тем, что Лиза заупрямилась, надела простое белое платье и нитку жемчуга на шею, чем привела в отчаяние мать, нашедшую её прямо-таки провинциалкой. Но Лиза осталась глуха ко всем убеждениям. Не будучи в силах выносить скучнейшую суету, с которой одевалась сегодня сама графиня, точно замуж выходила она, Лиза ушла к себе, подумала о дивном белом Будде в своём новом доме, о Флорентийце, сказавшем ей об её таланте к музыке и, нежно вынув свою скрипку из футляра, воспела на ней свой день сегодня, и свою любовь, и своё счастье…
Стук в дверь оторвал её от грёз, гости уже входили в гостиную, её звал Джемс.
Лиза удивила графиню, когда вышла к гостям с преображенным музыкой лицом, в полноте любви и счастья. С первых же слов лорда Бенедикта, ласково здоровавшегося с её дочерью, у графини отлегло от сердца. Лиза, стоявшая перед высоким гостем, вовсе не была провинциалкой. Одухотворённость и благородство пронизывали её всю. Вечная забота отца, под влиянием тётки боровшегося с оригинальностью художественной натуры дочери, заразила до некоторой степени и мать, которой хотелось самой протоптать Лизе дорожку в жизнь по собственному разумению.
Сейчас графиня удивлённо
— Как вы себя сегодня чувствуете, графиня? — услышала она вопрос лорда и покраснела, как институтка, которую поймали на тайной мысли.
— Из-за вечной мигрени я очень рассеянна, лорд Бенедикт. Благодарю вас, сегодня мне гораздо лучше. Очаровательные фрукты и цветы, что вы мне прислали, волшебным образом подействовали на меня.
— Я думаю, что вид вашей дочери, её присутствие, такой счастливой, подле вас не только должно придавать вам здоровья во сто крат больше, чем мои цветы, но и пробуждать в вас новую энергию и желание жить. Внуки, её дети…
— Дети Лизы, — рассмеялась графиня, перебивая Флорентийца, — я даже и не думала ещё об этой стороне жизни. Лиза ещё такое дитя, что думать о её будущем ребёнке было бы так же смешно, как о ребёнке вашей Наль. Наль прелестна, слов нет. Но ведь ей не более пятнадцати лет. Личико совсем детское. Лизе хотя и семнадцать, но всё же о детях нечего и думать. Впрочем, — прибавила грузная графиня, — Лиза вся в меня. А у меня очень долго не было детей. Надеюсь, её жизнь не осложнится сразу пелёнками и прочей прелестью детской.
— Очень жаль, что Лиза своим появлением на свет надолго оставила в памяти матери самые неэстетические воспоминания. Глядя на неё сейчас, я готов был бы держать пари, что Лиза была спокойным и мирным, никогда не плакавшим ребёнком, не доставлявшим своим многочисленным нянькам никаких хлопот. По всей вероятности, и ей жизнь пошлет спокойных детей. А разве вы сами теперь были бы довольны одинокой жизнью в Гурзуфе? — пытливо поглядел на графиню лорд Бенедикт, точно проникая в самые её затаённые мысли.
Графиня покраснела под этим взглядом, чем-то возмутилась и несколько раздражённо ответила:
— Я не собираюсь проводить одинокой зимы в Гурзуфе. Я уже их много там провела благодаря своему слабому здоровью. Дети собираются совершить свадебное путешествие в Америку. Джемс поведёт туда новый пароход. Не могу же я отпустить дочь одну.
— Насколько я знаю, — рассмеялся лорд Бенедикт, — по всем законам всех государств, выдавая дочерей замуж, родители теряют над ними все свои юридические права. Все права переходят к мужьям, и дочери перестают быть одни, так как получают владыку в лице мужа. Разве вас сопровождала маменька в вашем свадебном путешествии по Испании?
Графиня поразилась. Когда же и кто мог сказать ему о её свадебном путешествии? Ах эта Лиза! Когда она успела разболтать? И в её памяти замелькали картины давно минувшего счастья. Как любил её граф, как буквально носил на руках, подчиняясь всем её капризам, как она властвовала над ним, ревновала без причин и лишала его самых невинных удовольствий, как вообще держала его в ежовых рукавицах, пока граф не устал от частых мнимых её болезней. А дальше родилась Лиза, болезни стали настоящими, и граф перенёс всю свою любовь на ребёнка. А потом клином между ними вонзилась сестра, пришли страдания, новое понимание жизни, какая-то мудрость, а теперь вдруг сразу внуки и… старость.