Две жизни. Том II. Части III-IV
Шрифт:
Страшно обрадованный, я удивился, что Андреева всё так же безрадостно стоит рядом со мной, точно ничего не слышит из сказанного мне Али. Я передал ей его приказание – она так вздрогнула, точно внезапно проснулась. Я не дал ей опомниться, как-то сразу сообразил, как пройти кратчайшим путём к островку Али, и повёл туда мою милую сестру Наталию.
Мне было очень странно проходить новой тропой, которую я и сам видел впервые. Я столько времени жил уже в Общине, казалось, прекрасно знал весь парк, и вот иду так уверенно по местам, которые вижу впервые.
– Куда
– Разве ты не видишь, дорогая сестра, что мы идём в комнату Али, на его островок. Вот он уже виднеется, но я, правда, и сам подхожу к нему впервые с этой стороны, – ответил я со всей лаской, на которую было способно моё настежь открытое сердце.
– К какому островку? Ведь комната Али в белой скале, как я знаю, а об островке я ничего не слышала.
Мы вышли из густых зарослей деревьев и подошли к мостику, который начинался ещё в самой гуще деревьев, весь был обвит цветущими лианами и высокими травами и представлял из себя узенький, качающийся, висящий над водой переход. Вступив на этот хрупкий переход, с сомнением думая, втиснется ли в него плотная фигура моей милой спутницы, я оглянулся и… снова едва не превратился в «Лёвушку – лови ворон». Вместо печального, сурового лица, погружённого в глубочайшее раздумье, я увидел лицо юное, радостное, с целым потоком энергии, лившейся из глаз.
Глаза эти снова стали знакомыми мне электрическими колёсами, а всё лицо было не обычным, привычным мне, лицом Андреевой, женщины средних лет, с грубоватыми, волевыми чертами и плотно сжатыми губами. Это было лицо какого-то незнакомого мне юноши, преображённого, слышащего и видящего нечто такое, чего, очевидно, не слышал и не видел я.
Только тут я понял, о чём говорил мне Иллофиллион: «Каждый видит и слышит только то, до чего он сам дозрел. Рядом с человеком в звучащей всегда Вселенной может проноситься волна звуков величайшего значения, но она не будет услышана им, если в его сердце не будет ответной созвучной вибрации, чтобы вобрать в себя гармонию эфирной волны».
Несколько минут назад я слышал то, чего не могла ухватить Андреева. Теперь она что-то слышала, что было для неё несомненным фактом, но чего не мог понимать я.
Исполненный чувства высокого благоговения к её молчаливой внутренней беседе, я нежно взял её за руку и повёл по узенькому мостику, идя спиной вперёд. Раньше я не мог выдержать силу её прикосновения, и даже на её приближение я реагировал очень сильно и понимал, что могу от него заболеть, как заболела очаровательная леди Бердран, которую всё ещё лечил Иллофиллион. Сегодня же рука моя держала её руку спокойно и радостно, и – удивительное дело – я всё не мог расстаться с впечатлением, что веду по мостику юношу.
Мы благополучно прошли качавшийся и прогибавшийся под нами мостик, очутились на островке и, как всегда, были встречены белым павлином и сторожем. Приветствуемые этими милыми обитателями островка, мы
«Стой, путник, остановись и подумай, зачем ты пришёл сюда», – прочёл я надпись, преградившую нам путь, как бы на белой натянутой ленте. Откуда взялась эта надпись, я не понял, но факт был налицо: она преграждала нам дорогу за несколько шагов от входа в домик.
«Я пришёл сюда выполнить приказание Учителя и друга моего», – мысленно ответил я. Надпись не представляла собой никакого препятствия в смысле физического заграждения, которое было бы трудно устранить. Но ноги мои точно приросли к земле, и у меня было такое ощущение, что передо мной непроходимая стена.
Не успел я договорить мысленно последних слов, как надпись погасла. Мы сделали несколько шагов вперёд, и путь нам преградила вторая надпись:
«Беспрекословное повиновение, радость и бескорыстие могут пройти через мои ворота. Но одна лишь чистота может помочь неофиту вывести обратно ту душу, которую он взялся ввести в Дом силы.
Ещё есть время, путник! Если в тебе есть страх, если боишься ответственности – вернись и не вводи порученного тебе в дом мой».
– Так приказал мне Учитель, и я иду, – громко ответил я, крепче сжал руку Наталии и пошёл прямо на горящие знаки надписи. Я думал, что мы коснёмся их жгучего пламени, и закрыл собою Наталию, но надпись погасла, и мы вошли в дом.
Поднявшись по лестнице, мы остановились у двери комнаты Али. Я поднял глаза вверх и радостно прочёл надпись из белых огней над самой дверью:
«Будь благословен, входящий. Знание растёт не от твоих побед над другими, побед, тебя возвышающих. Но от мудрости, смирения и радостности, которые ты добыл в себе так и тогда, когда этого никто не видел.
Выполняя долг любви к ближнему, подаёшь мне любовь. И вводя брата в дом мой, моё дело на земле совершаешь».
Я опять посмотрел на Наталию и понял, что она никаких огненных надписей не видит. Лицо её было кротко, ясно. Она терпеливо стояла, ожидая, пока я введу её в комнату. Вся её фигура составляла контраст с той нетерпеливой Наталией, главной отличительной чертой характера которой и было нетерпение. Обычно она ни минуты не могла нигде и ничего ждать. Сейчас же она была самим олицетворением покоя.
Я открыл дверь комнаты, усадил Наталию за тот стол, где всегда занимался сам, и подал ей книгу, найдя её там и так, как мне сказал Али.
Не только моему, но и ничьему человеческому перу не описать радости и счастья, отразившихся на лице Наталии, когда я подал ей драгоценную книгу. Она немедленно раскрыла её и погрузилась в чтение, забыв обо всём. Я же в её книге, к своему огромному разочарованию, увидел новый для меня шрифт и с трудом сообразил, что это был древнееврейский язык.
Преклонившись перед знаниями моей подруги и ещё один раз улыбнувшись своему невежеству, я предоставил ей заниматься в тишине и отошёл в глубину комнаты.