Две жизни. Том II. Части III-IV
Шрифт:
Никогда до сих пор я не проходил в эту часть комнаты. Каждый раз, войдя в дверь, я круто поворачивал налево и проходил к тому столу, за который меня усадил впервые Али руками дорогого Иллофиллиона.
Сегодня, стараясь охранить глубокую сосредоточенность Наталии, я прошёл в правую половину комнаты и поразился её огромным размерам. Весь верхний этаж домика занимала одна эта комната. Здесь, в правой её половине, тоже было много книг, стоял ещё один письменный стол, на котором в прекрасной белой вазе благоухали свежие цветы. Я подумал, что это немой слуга приносит их сюда. Чистота комнаты,
Я взглянул на книги в застеклённых шкафах и снова удивился – такое разнообразие языков смотрело на меня оттуда. В первый раз за всё время моего отъезда из Петербурга меня потянуло писать. И мой писательский зуд был так силён, что я готов был тотчас же сесть за стол Али и начать писать дневник своих впечатлений за этот почти уже полный год жизни, промчавшийся точно вихрь.
Я уже двинулся было к столу, как моё внимание привлекла маленькая, едва заметная дверь, находившаяся с правой стороны, за шкафами книг. Сюрприз для меня был огромный. Я полагал, что верхний этаж весь состоял из одной этой большущей комнаты, а теперь понял, что здесь было ещё одно помещение.
В моей памяти встало воспоминание о комнате Ананды в Константинополе, о том, как Иллофиллион готовил «принцу и мудрецу» вторую, тайную комнату, вход в которую был закрыт для всех. Я подумал, что у Али здесь тоже была его святая святых, куда входил только он один и, быть может, его самые близкие друзья и ученики.
Благоговение перед святыней дорогого друга, которого я так недавно видел благословляющим меня у алтаря в доме Иллофиллиона, переполнило меня. Я вспомнил всю встречу с Али-старшим. Его лицо и жесты. Его величие и неизменную, не имеющую слов для выражения ласковость, пронизывающую всё его обращение к человеку даже тогда, когда слова его были строги и серьёзны. Не было суровости в этом поразительном лице даже тогда, когда его прожигающие глаза читали, казалось, самую глубину человеческого сердца.
Вспомнил я и пир, и предшествовавший ему разговор Али с Наль и Николаем. Вспомнил и прогулку в парке Али, его беседу со мной, его проводы нас с Флорентийцем, когда он стоял возле коляски и последний подал мне руку, обнял и ласково притянул к себе.
Как много прошло времени с тех пор, как много встреч и людей мелькнуло в моей жизни, а это объятие и взгляд стояли в моей памяти такими живыми, будто я только вчера расстался с Али.
И Ананда вспомнился мне, и сэр Уоми, так благодушно выносивший своего неумелого секретаря, и Иллофиллион, отдавший мне такой огромный отрезок своей жизни, забот и внимания. Я точно читал, лист за листом, книгу моей жизни последних месяцев, снова ярко переживая все встречи. Али-молодой, дорогой капитан Джеймс, Анна и Строганов, Жанна, её дети, милый князь, турки, Хава, Генри и, наконец, ужасные Браццано и Бонда…
И такая благодарность переполнила меня ко всем моим великим покровителям за их сверхъестественную доброту, с такой простотой мне данную! И жалость, сострадание к тем несчастным, которым я отдал поцелуй Любви, но помочь не смог, раскрыли моё сердце в горячей мольбе. Я невольно опустился на колени, прижался к двери и звал Али, чтобы через него
Я погрузился в молитву, стремясь нести радость нового знания в чистоте своего сердца всем страдальцам, остающимся в зле только из-за своего невежества и грубых страстей. В моей молитве не было ни печали, ни раскола в сердце, как бывало раньше, когда я молился о несчастных, о страдающих. Я приносил в своей молитве полное благословение всему сущему. Моя уверенность и радость жить, зная Великую Жизнь в себе, не имели теперь тех трещин скорби, которые раньше всегда вторгались в мои молитвы. Меня больше не тревожил вопрос, зачем так много страданий в мире, я понимал: «Всё во благо». Я ушёл куда-то, слился, растворился в благоговейном призыве к Али…
Нежная рука легла мне на голову – возле меня стоял Иллофиллион. Он улыбнулся мне, молча поднял меня с коленей и сказал:
– Ты угадал, мой друг. Там «святая святых» Али. Ввести тебя туда может только его рука. Я не сомневаюсь, что, встретив тебя здесь, он сделает это. Твоя молитвенная благодарность ему раскрыла тебе возможность войти туда. Но в эту минуту твоего счастья выполни до конца задачу твоей встречи с Наталией. Окончи эту встречу в радости, как и начал, и будь счастлив данным тебе поручением.
Я пошёл к Андреевой. Душа моя сияла, ни единой тёмной крупинки не жило во мне, весь я был полон такой мощью любви, что чувствовал в себе силу сдвинуть гору.
При моём приближении Андреева подняла на меня глаза, и я прочёл в них раздражение и какое-то нетерпение. Это вызвало у меня улыбку, я готов был взять на себя не только её раздражение, но всё, что бы она ни излила на меня, лишь бы облегчить ей сейчас жизнь и приобщить её к моей радости. Должно быть, моя любовь передалась ей. Под моим взглядом она утихла и рассмеялась:
– Ну, можно ли выговорить вам то, что я только что хотела вам сказать? Простите меня, я прочла уже всё то, что мне было нужно узнать из этой книги, распалилась желанием поскорее бежать писать мой труд и не могла сообразить в этой сплошной белизне, где здесь дверь. Вы же ушли, оставив меня здесь одну, вот меня и охватило нетерпение. Кроме того, от этого слепящего света, отражённого от белых стен, у меня сделалась сильнейшая головная боль. Я просто заболею, если вы не выведете меня сейчас же отсюда.
Её страдальческий вид не дал мне времени высказать ей, как я был поражён тем, что она говорила, и её нездоровьем. Значит, она не видела, что я был всё время здесь. Комнату наполнял чудесный свет. Было прохладно по сравнению с жарой вовне. Но раздумывать было некогда, я взял книгу, положил её в шкаф, подал руку бедняжке, которая была бледна и задыхалась, и вывел её на островок, где ей стало сразу легче.
Я проводил её через горбатый мостик в ту часть парка, где была расположена главная часть Общины, и только здесь болезненное выражение покинуло лицо Наталии Владимировны, вид у неё стал радостнее и дышать она также стала ровнее.