Две жизни
Шрифт:
– Пойд„м в мою комнату. Мы скоро верн„мся, Николай, но если я понадоблюсь тебе экстренно, пошли за мной Дорию.
– Теперь, мой мальчик, – вводя Генри в свою комнату и закрывая дверь, сказал Ананда, – тебе приходится пожинать плоды зла, неосторожно сотканного тобой. Когда ты пош„л против меня в Константинополе, ты приоткрыл в себе дорогу злу. Не потому зло могло тебя коснуться, что оно было сильнее тебя, но потому только, что оно нашло себе лазейку, чтобы угнездиться в тво„м сердце. Страсти и гордость затемнили твою интуицию, и ты взял от Браццано письмо. Яд его – злой гипнотической воли, будь ты чист и верен, не смог бы отравить тебя. Но во взволнованную твою душу он пролился страхом, самомнением,
Сейчас они здесь, в Лондоне. Их эманации вьются вокруг тебя, так как они узнали, где ты жив„шь, и караулят тебя повсюду. Чем защититься тебе, друг? Если ты сам не найд„шь в себе полного бесстрашия, если уверенность твоя не перейд„т в радость верности Флорентийцу и всем друзьям, окружающим тебя своим светом, если ты не увидишь счастья в том, как спасла тебя Жизнь от адских сетей мошенников,– никто из нас не сможет помочь тебе. Вся твоя психика должна перевернуться. Не ты и личное тво„, извне к тебе идущее счастье или несчастье составляют смысл жизни твоей. А тот мир, тот свет, та тв„рдость и поддержка, что ты внес„шь в свой труд для людей. Вот смысл твоей жизни, Украшая старость матери, молодость которой ты не раз отравлял, рыцарски защищая Алису, благодаря которой ты понял величие и силу чистой женской любви, ты можешь теперь, в эти дни, снова стать моим учеником, которому будут по плечу большие задачи.
Ты ещ„ не знаком со второй своей кузиной, Дженни. Но по опыту с Браццано знаешь, как легко попадает человек в сети злых, если он раздражителен. Дженни не только раздражительна и зла. Она ещ„ и постоянно возбуждена настоящим астральным костром – своею матерью. Друг друга питая, обе привлекают к себе шайку наших врагов. Если ты готов, вынеся опыт бездны страданья, повторить обет беспрекословного повиновения; если в сердце тво„м нет раздвоения, и ты ясно видишь, что для тебя есть только один путь: идти так, как видит и вед„т тебя твой Учитель, – я могу принять твой обет и вести тебя дальше. Но на несколько лет ты уедешь с Флорентийцем, видя в н„м такого же Учителя и друга, как я. Разлука не будет существовать, если в тебе поселятся радость и спокойствие знания.
Генри, за несколько минут до разговора дрожавший, почувствовал такое глубокое успокоение, какого ещ„ не испытывал ни разу в жизни.
– Благодарю вас, Ананда, Учитель и друг. Я понял вс„, что вы мне сказали. Я знаю, что мне делать, я спокоен. Я больше не тот шалый, влюбл„нный в вас мальчик, который причинил вам столько горя, вернее, беспокойства вам и горя себе. Я созрел и могу теперь непоколебимо и добровольно произнести обет беспрекословного послушания.
Ананда подош„л к Генри, положил ему обе руки на голову и посмотрел ему прямо в глаза. Карие с золотом зв„зды Ананды, казалось Генри, пронизывали его до самых сокровенных частиц существа. Генри точно таял под этим взглядом, точно растворялась и превращалась в жидкий огонь вся кровь в его жилах.
«Ещ„ мгновение, и я умру, умру счастливый», – мелькнуло в уме Генри.
– Подожди меня здесь, сын мой, – услышал Генри голос Ананды. показавшийся ему измененным. Он несколько раз глубоко вздохнул, оглядел комнату, в которой остался один, и бессильно опустился в кресло. Слабость его прошла быстро, он снова почувствовал себя сильным и радостным. В комнате открылась другая дверь, которой Генри не заметил. На пороге стоял преображенный Ананда, Ананда. сиявший как шар света, в белой одежде с золотым шить„м, и протягивал к нему руки.
С криком счастья бросился Генри к Ананде
Ананда коснулся темени Генри этим огнем, и по всему его телу прошло содрогание. Несколько раз прикасался Ананда огнем, прикладывая палочку между его глаз, у горла, у сердца, у селез„нки и пупка, между плеч, и каждый раз пламя чаши бурно вспыхивало, а вс„ тело Генри содрогалось. Подняв обе руки высоко над его головой, Ананда вс„ так же протяжно напевал какие-то слова. Умом Генри не понимал смысла произносимых слов, но сердце его, ликовавшее, освобожденное, проникало в смысл творимого действия. Он сознавал безграничную и вечную Жизнь без форм, без времени, без пространства, к которой его приобщил Ананда.
Пламя, горевшее теперь уже вдоль всей палочки, которую Ананда вс„ ещ„ держал в руке, бежало по его телу, по белой его одежде, играя всеми тонами и переливами фиолетового. Даже чаша, которая вначале виделась Генри зел„ной, теперь стала фиолетовой. Очарованный, счастливый. Генри всем существом понимал, что Ананда по„т сейчас песнь торжествующей любви. И он отвечал Ананде, сливаясь с ним в благоговейном гимне Вечности. Повернувшись к коленопреклон„нному Генри, Ананда снова положил палочку ему на темя и сказал своим дивным голосом:
– Можешь ли и хочешь ли, сын мой, идти в вечной верности с братьями Милосердия, в единении вечном с их трудом и путями?
– Если я достоин этого счастья, – хочу, – отвечал Генри. – Можешь ли и хочешь ли творить труд дня не иначе как в героическом напряжении?
– Жить иначе я уже не могу. Жить без труда и борьбы за свет и истину для меня больше невозможно.
– Иди же в храм творчества отцов твоих. Учителей, там оставь вс„ условное
– и Жизнь возвратит тебе твои таланты, которые ты забыл в веках. Повторяй за мной, сын мой, те немногие формулы, что отныне станут тебе основанием дня.
Я иду всей верностью моею за верностью Учителя моего. Иду в беспрекословном и радостном повиновении, так, как видит и вед„т меня мой Учитель. Иду, разнося песнь торжествующей любви. Иду, любя и радуясь, утверждая силу победы моей радостью. Иду, забыв навек об унынии и отрицании. Иду, неся бесстрашие и мир всему встречному. Иду, в чести и бескорыстии, мой день труда, и то не мои личные качества, но аспекты живой Вечности, во мне живущей.
Ананда поднял Генри, взял обе руки в свои и положил их на чашу. Блаженство, мир, гармония, неизреченный покой охватили Генри, точно сама божественная сила коснулась его. Радость хлынула волной из всего его очищенного существа, пламя вспыхнуло, точно взлетело из чаши на голову Ананды, где сложилось в звезду из пяти лучей, упало каскадом, как плащом накрыло Ананду и Генри, почти ослепив его.
Когда Генри приш„л в себя, он увидел, что жертвенник закрыт, сам он вс„ ещ„ стоит возле, а Ананда в сво„м обычном платье держит руку на его плече.
– Мужайся, сын мой, помни эту минуту, но не суди по ней, что именно так совершаются все посвящения. Шире раскрой глаза духа и пойм„шь: сколько людей
– столько путей. Путь посвящения всюду. И на поле сражения. И у постели больного. И в лаборатории, и в поле. Его нет только там, где нет труда. И всюду, где трудятся радостно, – всюду лежит путь к посвящению. Где звенит чистый смех, его тоже находят. Но где живут страх и уныние, – там к нему не подойдут.