Двенадцать сторон света
Шрифт:
Время от времени, когда всё надоедало, я выходил на мостки, закидывал удочку и ждал. Обычно клевала мелкота – радость соседским кошкам. Но однажды неторопливым силуэтом другой жизни поднялась из глубины и, покачивая широкими плавниками, проплыла мимо неизвестная мне огромная рыба.
Мы с братом дважды встречались. Оба раза на похоронах. Отец, а следом и мать умерли, так и не дождавшись от меня ничего путного.
– А как у тебя? Всё путём?
– Не жалуюсь. Гийом, я покажу тебе фото. Ты любишь фотографии?
– Честно? Не особо. Вредное изобретение. До них были только мы, художники.
Ты нажала куда-то в свой смартфон и показала мне:
– Это двое моих детей.
Я уставился в экран, с трудом фокусируя взгляд.
– Очень красивые, особенно девочка. И пацан хороший. Она-то точно в тебя, а сынишка…
Ты убрала смартфон в сумку.
– В мужа. Он умер от онкологии. Боролся с ней сколько мог.
– Твой правильный богатый муж?
– Он никогда не был таким уж правильным. Да и богатым тоже.
Я долил в стопку последнюю водку из графина и сказал:
– Пусть ему будет спокойно, где бы он ни обретался сейчас. Ты знаешь, я в Бога не верю, но что-то там должно быть… Какая-то контора, место сбора.
– Это Бог однажды устанет верить в тебя, – отозвалась ты.
Я икнул:
– Ну и правильно – пусть не верит. В кого тут верить?.. Да откуда ты вообще взялась?..
– Один общий знакомый сказал, что видел человека, который доживает свою никчёмную жизнь. Сочиняет сальные стишки. Того, кто пытается уколоть других и только сильнее укалывается сам…
На меня накатило. Я не собирался выслушивать такое о себе.
– В наказанье за грехи проору свои стихи! – Тут оглянулись уже на меня. – И пускай. Прав он, этот знакомый! Только не убеждай, что я мог стать гением. Не трави душу! Счёт принеси! – крикнул я вдогонку официанту.
Встал и доковылял до уборной. И всё время чувствовал, что ты внимательно смотришь мне в спину.
Когда вернулся, ты выглядела уже другой.
– Слушай, не буду тебя убеждать, Гийом, – сказала ты совсем просто. – Разговор-то не об этом. Сделаю тебе одно предложение. Я хочу стать твоей вдовой. У нас ничего не будет, мне просто нравится твоя фамилия. Хочу проводить тебя в красивом гробу. Обещаю, я провожу тебя так, как никто больше не проводит.
– Ты что такое городишь? – я думал, что ослышался.
– Раз ты всё равно собрался на тот свет и от твоей жизни не будет никакого толка, поторопись, пока у меня есть на тебя немного времени.
– Такого мне никто не предлагал, – огорошенно пробормотал я.
– Знаю. Запиши мой номер.
И ты отчётливо продиктовала мне десять нужных цифр, а я вытащил из кармана пиджака ручку и стал оторопело выводить их на салфетке.
– Позвони и скажи, что решил.
На прощание ты наклонилась и поцеловала меня. Страстно, по-настоящему, как в последний раз. Когда я снова спросил свой счёт, оказалось, что ты его уже оплатила.
Не знаю, чего ты на самом деле хотела, но меня ты спасла. Посмотрел на себя – и как будто пузырь лопнул. Я прибирался в хате поздней ночью до первой робкой полоски света на востоке. Вычищал, перетаскивал и отдраивал, громыхая и спотыкаясь. Очень боялся, что если сейчас собьюсь, если только прилягу на диванчик, то это всё меня уже не отпустит. К утру комната была готова, осталось только уткнуться лбом в чистое прохладное стекло и смотреть, как солнце заливает степь.
Я поснимал со стен мазню последних лет и сложил всё в сарае. Пришлось занять на холст и новые краски. Ещё через сутки отпросился с работы и три дня ездил к озеру. Выбрал самое тихое незамутнённое место и несколько раз заходил отмываться от себя прежнего. А затем очертя голову бросился в работу. Руки поначалу заметно тряслись. Особенно я боялся за мою правую – она подводила меня раз за разом. Как же было страшно, что никогда уже она не станет твёрдой и уверенной! Но она всё-таки стала.
Всем, кто спрашивал, я уверенно сочинял, что закодировался. Однако прежние кореша не сразу в это поверили и нарочно захаживали выпить у меня во дворе. Проверяли. Ну, а я им с огорода закусь вынесу, порадуюсь даже за них, а сам ни-ни. Пусть скажут, что я тряпка. Но нет – это раньше я был тряпкой.
Осенью у меня купили этюд и заказали большую картину. Предложили сделать выставку в области, а затем ещё одну. Недавно заезжал брат, как следует пригляделся и забрал несколько пейзажей в свою галерею. А вот эта картина, знаю, капнет в вечность…
Но как я хочу тебя услышать! И как ненавижу за то, что не могу ничего тебе сказать. Как так можно? Тварь! Что ты такое надиктовала вместо своего номера? Я нашёл, тут же выставил и потом не раз сбивал с комода твою старую фотографию. Думаешь, побоюсь сказать? Нет. Я хочу, чтобы мы были вместе хотя бы час. Неужели я что-то неправильно записал тогда? Но я же слышу каждую цифру твоим голосом, слышу, как ты мне её диктуешь. А вдруг всё равно что-то перепутал?.. Пробовал подбирать, и мне десятки раз сообщали, что я ошибся, ошибся, ошибся, и я должен был извиняться перед недовольными голосами из Ростова и Челябинска, из Питера и Салехарда, из Перми и Ангарска. Если бы только ты сказала, что терпеть не можешь мой козлетон, что будешь рада придушить меня своими руками! Как я буду благодарен даже за это! И ещё за то, что теперь не всё моё прошлое надо стереть или вынести на помойку. Сейчас я, насквозь трезвый, рыдаю, и мне совсем не стыдно за это.
Вот, снова пробую дозвониться до тебя. И снова убеждаюсь: «Абонент не зарегистрирован в сети».
Пока это всё. До свидания, дорогая моя Аня. Но если бы ты, живая и горячая, была рядом и вдруг проснулась среди ночи в этой комнате и зачем-то вгляделась бы в темноту, ты бы вряд ли когда-нибудь увидела то, что я вытворяю сейчас. Как, замахнувшись на беззащитную фотографию сжатым кулаком, медленно разжимаю его, отвожу в сторону, а потом, сдавленно всхлипнув, прикасаюсь губами к самому её краю, словно к целительной иконе.
Вплавь
Я труслив по натуре, хотя всегда совершал поступки, свойственные бесстрашным людям.
– Ты простудился?.. Здесь? – она качает головой с жалостливым недоумением. Палящее солнце слепит даже сквозь крону ближайшей туи.
Наклонившись над столом, Влад видит, как бронзовые тела в узких полосках ткани разморённо взбираются вверх по тропинке к пансионату. Он крепче сжимает зубы, чтобы те не пустились в пляс. Не знает, что ответить. И снова, пытаясь вдохнуть, протяжно сопит.