Двенадцать ступенек в ад
Шрифт:
…В кабинет, приоткрыв дверь, заглянула жена Дерибаса Елена и, извинившись за вторжение, проговорила:
– Я только на секунду… – И, войдя, передала мужу пакетик с лекарствами, добавила: – Там все написано, как принимать. Вот это сейчас же выпей, сразу две таблетки, а вот эти прочтешь на бумажке, как принимать.
И вышла, сопровождаемая завистливым взглядом Миронова.
– Вот, мучаюсь с мигренью, – произнес Дерибас, поясняя вторжение жены. – Головные боли замучили, хоть плачь.
«Старый уродец, невообразимый карлик, из-за стола едва видно, а жену отхватил – на зависть! Какое милое, нежное,
Миронов был грустен еще и оттого, что был несчастлив в семейной жизни, и про него говорили в чекистских кругах о том, что он был безнадежно влюблен в свою хорошенькую и ветреную жену Наденьку, которая изменяла ему направо и налево, крутила романы и, что поразительно, чуть ли не докладывала ему о своих романах, увлечениях, не стесняясь и не скрывая этого. Чудеса! И он, обладавший громадным влиянием в чекистских и хозяйственных делах, считается на одном из первых мест у Сталина по важным делам, но ничего не мог поделать с собственной женой. Может быть, у них с женой был какой-то уговор? Живем-де для вида вместе, раз уж ты влюблен в меня и тебе этого так хочется, а любим порознь, того, кого нам захочется?
– Заботливая у вас жена, Терентий Дмитриевич, – произнес Миронов со своей грустной улыбкой. – И неожиданно продолжил как-то по-дружески, участливо: – Вот вы женились недавно, жена моложе вас почти на тридцать лет. Скажите, вы счастливы?
Дерибас опешил и какое-то время молчал, озадаченный таким неожиданным, никак не относящимся к делам вопросом, вызывающим на откровенность.
– Счастье – вещь относительная, Лев Григорьевич, – уклончиво ответил Дерибас, усмехаясь в усы и раскладывая таблетки отдельными кучками, а часть таблеток заталкивая в спичечный коробок своими короткими желтыми от табака пальцами. – У меня и дома и в жизни теперь порядок, покой, ребенок вот родился. А счастье… О нем ли мечтать в наши годы? – Он хитровато улыбнулся. – Да вот же и сказано про это: «На свете счастья нет, а есть покой и воля». Воля в смысле свобода, надо понимать.
– О! – удивленно воскликнул Миронов и в его грустных глазах зажглись искорки интереса к этому карлику. Он даже оживился. – Вы увлекаетесь Пушкиным?
– Люблю литературу, писателей, раньше, бывало, почитывал кое-что, с Горьким дружил, с Бабелем, с Маяковским. А теперь вот тут служу, здесь знаменитостей нет. И знаете, некогда. Совсем некогда! То стройки, то лагеря инспектируй, то заставы, мотаюсь по краю без продыху, да и здесь по службе дел хватает, сами знаете, Лев Григорьевич. Леночка моя увлекается Пушкиным, Лермонтовым и другими классиками и меня потихоньку просвещает.
– Вы, если не ошибаюсь, не в официальном браке?
– Все некогда, Лев Григорьевич, да и успеется еще, – шутливо отвечал Дерибас.
– Жена, если не ошибаюсь, служила с вами?
– Да, в секретариате. Сейчас в декрете, нашему, мальчику только третий месяц пошел…
– Это хорошо, – как-то потеплел он голосом. И заговорил с ним, как с равным: – Хорошо, когда любимая жена рядом, одних с вами мыслей. В жизни это большая редкость. Очень большая! – прибавил
– Я думал воля и покой,
Замена счастью, Боже мой!
Как я ошибся, как наказан!
– Молодость, молодость, ничего не скажешь! – произнес Дерибас, привычно усмехаясь в усы. – Хотел счастья в жизни, но отрекся от него, вроде как дал обет, но вот поди ж ты как вышло. А помните еще у Боратынского? И он процитировал:
Не властны мы в своей судьбе,
И в молодые наши леты
Даем поспешные обеты
Смешные, может быть всевидящей судьбе.
– Вы правы, правы, Терентий Дмитриевич, ошибки молодости не исправить. Не исправить, не исправить! – заключил Миронов, думая, вероятно, именно о том, что по жизни уже ничего не исправить.
Заговорили о судьбе, о том, что от судьбы не уйдешь, и в этом мнения их совпали. Как ни крути, ни хитри, а судьбу не обманешь. «Пути господни неисповедимы» (это выражение очень понравилось Дерибасу), где главным управителем жизни человека являлся не Бог, а Судьба – вот подлинный властелин человека, хозяин его жизни.
– Теперь о деле, Терентий Дмитриевич, – произнес Миронов, покончив с чаем и снова закуривая. – Арнольдов мне докладывал, что вы не даете санкции на арест людей по нашему списку.
Дерибас тоже закурил свою «Северную Пальмиру», помолчал какое-то время, напустил дыму, сосредотачиваясь на крутой деловой разговор после обычной «светской» болтовни.
– Не даю санкции и так просто не отдам на съедение ни одного человека. Ни одного партийного, советского и хозяйственного работника.
– Почему же на съедение?
– Если человека арестуют, из тюрьмы ему уже не выбраться, вы это знаете не хуже меня. В тюрьме невиновных уже не бывает, вину ему найдут и определят. А в вашем списке самые ценные работники края, его золотой фонд. А с них начнут выбивать показания, и пойдет писать губерния!
– А если они шпионы, контрреволюционеры, троцкисты, вредители?
– Я уже говорил Арнольдову, Лев Григорьевич: дайте факты, покажите весомые аргументы в необходимости арестов, а не одни лишь выбитые признательные показания и оговоры людей под нажимом следствия. Положим, дам я санкцию, но Чернин ее не утвердит. Прокурор у нас человек принципиальный, твердого характера. Для него повод для ареста должен быть подтвержден доказуемыми фактами и компрометирующими материалами, – отвечал на это Дерибас.
– Напрасно вы противитесь, Терентий Дмитриевич, – с сожалением произнес Миронов, выпуская тоненькую струйку дыма. – Напрасно, напрасно…Мне бы не хотелось докладывать в Москву о вашем противодействии, это повредит вам по службе. Будьте благоразумны, не идите поперек наметившейся тенденции. В Кремле этого не любят и не поймут. И Чернину это объясните.
– Я вам пример приведу, Лев Григорьевич, как работает команда Арнольдова. Арестован тут нами военный инженер строительного отдела Кащеев за халатность, разгильдяйство и злоупотребления. Обычное уголовное дело, но Арнольдов переквалифицирует это дело как политическое, как широкомасштабный заговор в военно-строительном отделе, Путну сюда приплели зачем-то, шпионаж шьют инженеру в чистом виде под расстрельные пункты пятьдесят восьмой статьи.