Двери в полночь
Шрифт:
Как только дверь за ней закрылась, Шеферель уронил руки вдоль тела и рухнул на кресло. Уперев локти в колени, он устало опустил лицо в ладони и просидел так несколько минут, не двигаясь и ничего не говоря.
Через пару минут раздался деликатный стук, и в кабинет вошла Айджес, на секунду нерешительно замерев у порога.
— Как прошло? — Она невесомо опустилась в кресло рядом.
Шеферель вздохнул, не поднимая головы:
— Не думал, что будет так тяжело.
— Кому из вас? — горько усмехнулась суккуб. Он раздвинул пальцы и поднял взгляд на нее. Улыбка
Они помолчали. Суккуб рассеянно оглядывала кабинет.
— Что теперь? — спросила она.
— Планирование, тактика, стратегия и поиски уязвимых сторон противника, — Шеферель с силой потер лицо, — причем всего этого много часов.
Айджес, поддав аккуратным ноготком какой-то лист, прикусила коралловую губку:
— Шеф?
— М?
— То, что она говорила, — правда? Что с нами не пойдут вампиры и все остальные?
Шеферель медленно, как будто с трудом, разогнулся:
— Не знаю, Айджес. Вампиры не обязаны. Ведьмы не обязаны. Здесь многие работают на контракте. Обязаны, по сути, только оборотни — они присягали Оскару, а он мне.
Он поднялся, торопливо хлопая себя по карманам. При словах об Оскаре во взгляде суккуба что-то изменилось, и Шеферель горько улыбнулся, глядя на нее:
— Не думала, что дойдет до такого, а? — Он попытался скрыть настоящие чувства за напускной веселостью, но они так давно знают друг друга, что перед Айджес можно не прикидываться.
— Я всегда на твоей стороне, ты же знаешь, — суккуб встала с кресла вслед за ним и, наклонившись, быстро поцеловала в щеку.
Взгляд Шефа потеплел:
— Хорошо, что ты вернулась.
16
Собрать вещи мне почти не дали. Дежурный Затылок, выполняющий, как оказалось, у Шефа роль личного цербера, постоял в дверях минут пятнадцать, глядя как я мечусь по квартире, а потом бесцеремонно вытащил наружу.
— Необходимое купите на месте, — он запер квартиру своим ключом и подтолкнул меня к лестнице. Спускаясь вниз, я успела оглянуться — мне хотелось сохранить в памяти хотя бы дверь того места, где какое-то время я была так искренне счастлива, пусть и недолго. Те теплые вечера, когда Шеф приходил из Института, и мы вместе смотрели какой-нибудь дурацкий вампирский ужастик, смеясь до колик, казались теперь просто выдумкой из другой жизни.
— Пытаться убежать бессмысленно, да? — на всякий случай уточнила я.
— Совершенно.
— Знаете, я вас ненавижу.
— Как будет угодно, — он забрал у меня рюкзак, — а это пусть лучше будет у меня. Надеюсь, вы взяли все, что нужно на первое время.
Я ничего не ответила, хмуро ступая вниз. Что я взяла? Документы, мамину фотографию, которую давно привезла с нашей старой квартиры и с тех пор хранила в ежедневнике. Карманное издание — «походный томик», как я это называла, — «Мастера и Маргариты». И простой черный «Крикет», которым всегда пользовался Шеф, — просто что-то, чего он касался.
— Да, у меня есть все, что нужно, — я вздохнула и в последний раз оглянулась на нашу квартиру. Ее уже не было видно.
Ехать на заднем сиденье было непривычно. Я пыталась уговорить Затылка разрешить пересесть на переднее место, но
— Да не собираюсь я на ходу из машины выпрыгивать, — мрачно заметила я, когда со всех сторон раздалось синхронное «щелк!».
— Вот и славно.
Мы ехали медленно — в городе уже начинались пробки. Прижавшись к стеклу, я пыталась насмотреться любимыми улицами в последний раз, чтобы хватило на всю оставшуюся жизнь. Знакомые здания, лепнина, даже новомодные бутики на Невском — все вдруг обрело ценность и смысл. Просто потому, что я видела их в последний раз. Здания исчезали за спиной, отражаясь в черном блестящем боку машины, и мне казалось, что город пытается попрощаться со мной, а я все выскальзываю из его протянутых рук…
— Попрощаться хоть можно? — Я только сейчас сообразила, что об отъезде не знает никто, кроме Шефа, даже Китти. Телефон Затылок отобрал у меня, как только появился у проходной Института.
— Не стоит, — он неумолимо смотрел вперед, расслабленно положив руки на руль. Пнув его кресло, я растянулась на заднем сиденье и закрыла глаза. Мерное скольжение машины убаюкивало, особенно если учесть, когда я спала в последний раз…
Проснулась я от резкого поворота, из-за которого чуть не свалилась на пол. Голова гудела, как бывает всегда, если долго не спать вообще, а потом — слишком мало. Я уже набрала в грудь воздуха, чтобы высказаться о манере вождения Затылка, когда услышала его тихий голос, — кажется, он не понял, что разбудил меня, и старался не шуметь, говоря по телефону:
— Шоссе на «Пулково» закрыто… Да, не проехать. Дорогу не могу найти… — Я напрягла слух изо всех сил, но услышала только равномерный гул вместо голоса его собеседника. — Нет, в другое «Пулково» тоже, уже третий круг нарезаю по одним и тем же дорогам, я рекламный щит приметил, на нем мазок краски… Есть, Александр Дмитриевич.
Короткие гудки, разговор прекратился. Я резко высунулась между передними сиденьями:
— Что случилось?
Надо отдать должное, Затылок не вздрогнул.
— Плохо быть человеком, вот что случилось, — он поправил черные очки и проводом за ухом, — мне не выехать из города к аэропорту.
— Не поняла?
— Дорога, — Затылок дернул коробку передач, увеличивая скорость, — все дороги закольцованы. В жизни такого не видел, только слышал. А Александр Дмитриевич велел звонить, как только случится что-то непредвиденное.
— О как, — я осторожно перебралась вперед, Затылок потерял бдительность, — и что же это происходит?
Он бросил на меня многозначительный взгляд через очки.
— То есть нам не выехать из города? — уточнила я.
— Именно так.
— Погодите, мы что… в блокаде?! — наконец дошло до меня.
— Похоже на то, — он крутанул руль, едва разминувшись с какой-то иномаркой. — Александр Дмитриевич велел немедленно возвращаться.
— Блокада…
Слово было серым на вкус и отдавало смертью. Как и каждый, кто живет в Петербурге, мы все слышали про страшные 900 дней во время Второй мировой, но сейчас, в двадцать первом веке, вспоминать их было как-то странно. Особенно когда по залитым солнцем улицам ходят довольные люди, щурясь на солнце и впервые за год надев темные очки. У них там — весна, а у нас — осада.