Двое строптивых
Шрифт:
Чтобы подсластить пилюлю, паша сказал:
— Только ни в коем случае не подумайте, что вы задержаны. Любое мое судно к вашим услугам в любое время. Но как на вашем острове отнесутся к такому странному возвращению послов, не завершивших свою миссию?..
На это нечего было возразить. Решили ждать возвращения турецкого переговорщика, заставившего себя ждать без малого неделю, а после, конечно, попеняли купцу, что тот поступил некрасиво.
Купец вопреки ожиданиям не смутился, а сильно обиделся. Дипломатам пришлось уговаривать
Вот почему спустя два дня у Ибрагима Хакима состоялся с Торнвиллем интересный разговор.
7
Отловив Лео, когда тот был без своих спутников, Хаким присел рядом с ним в тени апельсиновых деревьев, прежде почтительно испросив разрешения. Сначала, как истинно восточный человек, сидел молча, в блаженном недеянии, щурился на солнце довольно долго, потом обмолвился, как бы случайно:
— Хорошо! Сидишь себе, дышишь апельсиновым воздухом. Тепло… А что вот, к примеру, за страна Англия — ты ведь оттуда, если я не путаю, да?
— Что именно ты имеешь в виду, почтенный?
— Ну хотя бы вот погоду.
— Сыро, холодно, туманно. Не такая благодать, как здесь, хотя, с другой стороны, солнце так не жжет, что деться от него некуда. Большие старые леса, настолько густые, что света Божьего порою не видать…
— Тоскуешь?
— Как сказать… Из людей — не по кому. Родные места, разве что повидать бы когда… Но особо не страдаю.
— Значит, тут лучше…
— Смотря кем. Рабом — одно, пашой — другое.
"Хвала Аллаху! — подумал Хаким. — Никак, он сам направляется туда, куда я хочу его завести! Что ж, тем лучше!"
— А хотел бы быть пашой? — спросил купец; Торнвилль молча посмотрел на него серьезным взглядом, который турок не смог постичь — гневался ли англичанин или, напротив, обдуманно подходил к делу. — Сам сказал, что пашой быть лучше, чем рабом.
— Так я и сейчас от этих слов не откажусь.
— Понятно, что рабом ты уже был, иначе вряд ли знал бы так хорошо наш язык. И где находился?
— В разных местах, — уклончиво ответил Торнвилль. Разговор, перейдя на тему рабства, начал его угнетать. — Не хочу вспоминать.
— И в Памуккале, близ Иераполиса? Тебя не Арсланом тогда звали?
Лео насторожился. Имя Арслан дал ему улем Гиязеддин, когда-то купивший Торнвилля на рынке рабов. В итоге Лео сбежал от улема, но освободиться из рабства это не помогло. Снова оказался продан, а освободился только благодаря стараниям оборотистого итальянца. Казалось, та давняя история с побегом давно забыта, и если бы она вдруг всплыла, это было бы плохо.
Лео старался не подавать виду, насколько встревожен.
— Я — Лео Торнвилль, английский рыцарь. Оставь своих беков при себе. — Он хотел подняться с земли и уйти,
— Стой-стой, не надо уходить, а то и разговора не получится, я просто должен был проверить, ты ли тот человек; теперь вижу, что тот.
— А тебе-то что? Я из неволи ушел по-честному, за большой выкуп, на что и бумаги имеются. А говорить мне с тобой не о чем.
— Да погоди ты, никто ж тебя не неволит снова. Поговорим!
— Не хочу я об этом говорить. Да и ни о чем не хочу. Сам должен понимать, что такие разговоры мерзостны. Я все хочу забыть.
— Нельзя забыть то, чего еще не знаешь, — замысловато изрек турок и вновь замолчал, щурясь на солнце, будто вовсе ни о чем и не собирался разговаривать.
Купец словно провоцировал Торнвилля, чтоб собеседник сам поинтересовался, что ж такого ему хотят сообщить, но Лео упрямо молчал, и Ибрагиму Хакиму пришлось вновь взять инициативу на себя:
— У меня простой шкурный интерес. Дело в том, что улем Гиязеддин не первый год ищет тебя через разных людей, в том числе и через нас, купцов. Мы везде бываем, со многими встречаемся, так что вполне естественно, что он обратился и к нашему сословию.
— Пусть ищет. Мне-то что? Не спорю, поначалу он помог мне, а потом…
— Знаю, о чем речь. Коль скоро ты — это ты, вот что поручено передать от достопочтенного улема: то, чем он грозил, было только пустыми словами, которые он вовсе не намеревался исполнять. Тот, кто помог тебе бежать, а на самом деле, как ты лучше всех знаешь, перепродал тебя, уже вычеркнут из книги жизни. Улем горько кается.
— Пусть. Ему полезно, — жестко сказал юноша. — Ну сам посуди, почтенный: что ж мне теперь, расплакаться от умиления? Может, бросив все, помчаться к нему, крича, что я весь в его распоряжении, в том числе мои глаза? Чего ради?
— Ну, господин, было бы нечего, так и разговору б не было. Ты должен лучше понять слова, которые Гиязеддин препроводил к тебе, хотя старик, верно, совсем выжил из ума, думая, что это составит некую тайну. "Львица принесла львят". Разумеешь, что к чему? Я так полагаю, Арслан не слишком худо жил в рабстве, если сумел нагулять детей.
Вот это было новостью! Лео об этом и думать не думал, даже не предполагал, что так может быть. И на тебе — у него, оказывается, ребенок, да не один. Близнецы, никак… Вот так Шекер-Мемели! С одного раза… Может, врет мусульманин?
Тот словно мысли прочел:
— Врать мне ни к чему. Гиязедцин обещал большие деньги тому, кто найдет тебя и уговорит вернуться в уважаемую семью. Оттого и стараюсь. Как для тебя, так, выходит, и для себя. Поэтому, полагаю, есть смысл послать ему весточку. Встретитесь, поговорите, может, и достигнете согласия. Я так понимаю, он готов на большие уступки, так что поговори, поговори с ним. И если все у вас наладится, влиятельный Гиязедцин выведет тебя в большие люди… Да и я могу и далее поспособствовать твоему продвижению.