Двор. Баян и яблоко
Шрифт:
Наконец Марина не выдержала и решила пойти на баюковский двор. Сама не знала, чего ей нужно, но шла, истомленная одной жаждой — увидеть, опять увидеть свой бывший двор. Подойдя к дому с улицы, Марина была уверена, что Степан с Кольшей на пашне. Так и оказалось — их дома не было. Марина толкнула калитку, перешагнула через подворотню — и в груди захолонуло.
Двор чисто выметен, выровнен, земля похожа на туго прибитый половик. Длинные жерди сверху сняты, и солнце свободно, золотыми
В дверях хлева стояла Топтуха, тяжелая, с тучными боками. Марина подумала: «Стельная ходит».
Она протянула дрожащую руку, чтобы потрепать жирную Топтухину шею, но корова фыркнула, повела мордой и отошла— забыла, забыла скотина Марину, свою хозяйку.
Дверь в избу была открыта. Тяжко дыша пересохшим ртом, Марина поднялась по ступенькам.
В сенцах под рукомойником умывалась домовница. Она была без кофты, в юбчонке и голубой сорочке. На табуретке лежал кусок розового мыла, от которого пахло, как от ярмарочных леденцов.
— Здравствуй! — холодно и неприязненно бросила Марина. — Чтой-то рано начала мыться, день-то долгой.
Домовница намылилась еще раз и, отфыркиваясь от пены, сказала спокойно:
— Не ходить же неряхой весь день.
Марина, кивнув на мыло, злобно спросила:
— Богато, видно, живешь?
— На свои покупаю.
— Как… тоись… на свои?
— Жалованье получаю.
Марина поджала губы — чем бы ущемить наглую девку?
— Жалованье получаешь… А корова пошто дома снует?
Домовница, неторопливо утираясь, возразила:
— А чего зря стельную гнать по жаре? Дома хорошо поест.
Девушка накинула на себя белую кисейную кофточку и, застегиваясь, спросила:
— Да вы кто такая?
На щеках у нее от умывания пробился легкий румянец, а голубые глаза были чисты и прозрачны, как стекло.
— Вы не слышите? Чего, говорю, вам надо?
Марина вдруг захрипела, будто что душило ее.
— Кто я?.. Баюкова Марина! Хозяйка вот двора этого… Вот кто!
— А-а… — слегка оторопев, сказала домовница, но тут же нашлась: — Если поговорить пришли с Баюковым, так подождите, он скоро с пашни обедать приедет. Сядьте вон у ворот и подождите.
— С-спа-си-и-ибо-о! — с рыдающим смехом крикнула Марина, одурев от бурного удушья ненависти. — Гонишь меня, как собаку… за ворота… Ты, ты… вошла сюда на готовенькое, мной накопленное… да еще издеваешься надо мной. Ты… воровка… Да!
— Вы… в уме ли? — и домовница побледнела, как холстина. — Какое имеете право оскорблять меня? Уходите, уходите, пожалуйста!
Марина, тяжело дыша, стояла против той, что уже наверняка, как ей вдруг представилось, готовилась стать хозяйкой дома. Эта голубоглазая вдруг стала так ненавистна, что Марина грубо
— Спишь уж, поди, с ним… Тихоня!
— Что-о? — уже грозно повысила голос домовница. — Уйдешь ты или нет?
И она легонько, но решительно отодвинула Марину локтем.
Марина словно ожглась и вдруг, прыгнув вперед, бешено зажала в цепких пальцах стриженые девичьи волосы, скрутила их и потянула вниз.
Домовница вскрикнула и, ловко извернувшись, вырвалась из рук Марины.
— Ах… ты! — зазвенела она, залившись гневным румянцем. — Еще и дерется!.. Так я тоже сдачи могу дать!
И, чувствуя себя незаслуженно оскорбленной, девушка с такой силой толкнула обидчицу в спину, что бывшая хозяйка баюковского двора еле удержалась на ногах.
— Вот, вот! — шумно передохнув сказала Липа. — Зря на человека не кидайся… и уходи, уходи подобру-поздорову!.. Хозяева мои обещали домой обедать приехать… я пироги ныне пекла для них.
— А-а! — взвизгнула Марина. — Ты пироги, а я сухую корку со слезами ем!.. Ишь, разъелась тут на чужих хлебах!..
И, ничего уже не помня, она налетела на Липу, сбила ее с ног и протащила по земле, ломая худенькие руки домовницы.
И вдруг будто невидимой силой Марину так подняло за плечи, что все в ней замерло. Над ней наклонилось страшное, с горящими глазами лицо Степана. Его пальцы еще раз встряхнули ее и с силой отбросили к воротам.
— Ты… еще драться пришла?! Мало вы, дьяволы, крови мне испортили.
Что-то говорила избитая домовница, а Степан уже поднимал ее, гладил растрепанные волосы, а потом, осторожно обняв, повел в дом.
Полуобернувшись и не глядя на Марину, он бросил зло и твердо.
— Проваливай! Чтоб духу твоего здесь больше не было!
В открытых воротах стоял Каурый и смотрел на Марину косым взглядом, как на чужую. Марина, шатаясь, вышла на улицу.
Уложив Липу в постель, Степан долго не мог опомниться от потрясения. Бросив все дела, он только и сидел около домовницы, менял холодные компрессы на ее исцарапанном, избитом лице, на шее, на руках, а сам повторял:
— Липа, Липушка… из-за нас пострадала, из-за нас… И как это я, дурак, недоглядел?.. Как это я мог забыть, что и на тебя мои враги накинутся?..
Липа, отдышавшись немного, уже сама стала его успокаивать.
— Да ничего, Степан Андреич, пройдет… Вы только не смотрите на меня… нехорошая я сейчас с этими ужасными синяками…
— Ты всегда хороша, всегда! — горячо уверял Баюков и, вдруг, наклонившись, поцеловал руку домовницы.
Кольша чуть не вскрикнул от удивления — никогда не видел он, чтобы старший брат поступал таким необыкновенным образом!