Дворец сновидений
Шрифт:
А вот и слепые, пробормотал про себя Марк-Алем. Они сидели на своих обычных местах, справа от входа. И что за напасть мне с ними, как-то плакался на свою судьбу Марк-Алему хозяин кофейни. В мою кофейню наверняка приходили бы другие, солидные посетители, а эти, со своей кошмарной внешностью, лучше бы не приходили и не занимали, как назло, лучшие места. Но ничего не могу с ними поделать, тут уж нашла коса на камень. Их охраняет государство, и я их выгнать не могу. Марк-Алем переспросил, что это значит «охраняет государство», и тогда хозяин, ожидавший этого вопроса, поведал ему такое, от чего у него от изумления открылся рот. Слепцы, приходившие в кофейню, были не какими-нибудь там обыкновенными слепыми, ставшими инвалидами из-за болезни или травмы, или в результате ранения на войне. Будь они такими, он со всем удовольствием принимал
К его собственному удивлению, теперь, не то что раньше, у него не вызывали никакого страха эти их черные повязки, криво повязанные на лбах. Каких только глаз он не видел там, от них бросало в дрожь даже сейчас, при воспоминании о них, величественных и при этом угрожающих, расположенных не у человека на лице, а прямо на небесном склоне или посреди горы, а иногда погруженных в лунную грусть, поднимающуюся у них по бокам подобно водопадам из воска.
Мысль его вновь вернулась, на сей раз почти ностальгически, к тамошним открытым пространствам, бескрайним ореховым садам, в которых его соседка могла оказаться и невестой, и девственным муллой. Иногда он думал, что пройдет еще несколько лет, и на него не смогут произвести никакого впечатления ни красоты, ни ужасы этого мира, представлявшие собой, в конце концов, всего лишь бледные копии созданий мира тамошнего, которым удалось перейти разделяющую их границу.
Ад и рай, они ведь там вместе, говорил он про себя всегда, когда слышал слова «о чудо» или «о ужас».
Дверь кофейни распахнулась, и в нее вошло несколько сотрудников иностранного консульства из стоявшего напротив здания. Они, оказывается, все еще продолжают пить кофе здесь, подумал Марк-Алем. За столом акробата на какое-то мгновение воцарилось молчание. Раньше и Марк-Алем с каким-то радостным оживлением встречал приход иностранцев и разглядывал их украдкой, восхищаясь европейской одеждой, но сегодня, как ни странно, и они показались ему лишенными какой бы то ни было тайны.
Было послеобеденное время, когда в кофейне многолюднее всего. Марк-Алем узнал сотрудников «Вакыф Банка», который находился в двадцати шагах отсюда, затем вошел полицейский с перекрестка, похоже только что закончивший службу, и за ним несколько незнакомцев. Из-за стола акробата и его поклонников послышался приглушенный взрыв смеха. Почему бы им и не смеяться, подумал он, для их куриных мозгов весь мир вроде цветочной поляны.
Время от времени, словно черная туча, в памяти его всплывало воспоминание о позавчерашнем ужине у его влиятельного дяди, Визиря. Почти год они не встречались, и, увидев после возвращения с работы возле ворот дома его карету с вырезанной буквой О, он испытал привычное волнение. Но еще сильнее удивился, когда мать сказала, что Визирь прислал карету за ним и ожидает его у себя дома.
Хотя Визирь и встретил его со всей сердечностью, он показался ему усталым и мрачным. Взгляд у него был пронзительный, как от бессонницы. Речь его часто прерывалась, словно большую часть того, что нужно было сказать, он проглатывал. Тяготы власти, подумал Марк-Алем. Тот спросил его о работе, и Марк-Алем, вначале довольно неуверенно, затем все свободнее, принялся рассказывать о ней, хотя, пока он говорил, у него сложилось впечатление, что Визирь слушал его, думая о чем-то другом. Позднее Марк-Алем мысленно покраснеет, вспомнив этот момент, но тогда он думал, что делится чем-то интересным с Визирем, который, как он потом понял, не просто все это и так уже знал, но знал о Дворце Сновидений гораздо больше, чем было известно им всем, там работавшим. Он принялся не спеша, с частыми остановками, рассказывать о Табир-Сарае, и из этого разговора Марк-Алем
Они сидели вдвоем, дело совершенно невиданное ранее, с чашками кофе перед ними, и Марк-Алем никак не мог понять, для чего тот его позвал. Визирь говорил тихо, помешивая иногда горящие угли в жаровне, присутствие которой в комнате ощущалось значительно сильнее, чем присутствие Марк-Алема. Визирь рассказывал что-то о взаимоотношениях рода Кюприлиу с Дворцом Сновидений, взаимоотношениях, которые в течение сотен лет, как племянник мог уже слышать, были крайне запутанными. Он хотел было добавить еще что-то, возможно о попытках Кюприлиу уничтожить Дворец Сновидений, о чем Марк-Алем и раньше слышал какие-то перешептывания, но, похоже, передумал и довольно долго помешивал угли, причем его рука, державшая металлическую лопатку, слегка дрожала. Это не секрет, что раньше много лет Табир-Сарай находился под влиянием банков и торговцев бронзой, проговорил он, но в последнее время снова сблизился со сторонниками Шейх-уль-Ислама. Ты скажешь, какое это имеет значение? Имеет, и даже очень большое. Не зря в последнее время поговаривают, что у кого в руках Дворец Сновидений, у того ключи к управлению государством.
Марк-Алем слышал и об этом, но не в такой резкой форме и тем более не от столь высокопоставленного правительственного чиновника. У него просто рот открылся от изумления, но, словно этого было мало. Визирь спросил его, а знает ли он, что происходит с подавляющим большинством сновидений, обрабатываемых в Табир-Сарае? Марк-Алем, покраснев, пожал плечами и ответил «нет». От стыда он готов был провалиться сквозь землю. На самом деле однажды он задался таким вопросом: а что с ними происходит дальше, и тут же, с поистине детской наивностью, решил, что после того, как извлекается башэндер, главный сон, как из соломы извлекается зерно, груда ненужных сновидений сваливается в мешки и уносится вниз, в Архив.
Как только Визирь задал ему этот вопрос, он понял, что безумием было бы думать, что вся эта гора сновидений отправляется туда, вниз, произведя на свет редкий цветок, баш-эндер. Визирь коротко объяснил ему, что извлечение главного сна было одной из обязанностей баш-эндероров, глав-сноведов, и, без сомнения, основной их обязанностью, о чем, конечно, свидетельствует само наименование всего этого отделения. Однако, кроме того, на баш-эндероров была возложена также тяжесть работы по составлению секретных докладов, направлявшихся напрямую в различные службы самодержца.
Марк-Алем лихорадочно впитывал его слова. Естественно, главный сон всегда остается главным направлением их работы, подчеркнул тот, особенно в настоящий момент и особенно если речь идет о нашей семье. Визирь долго смотрел ему прямо в глаза, словно для того, чтобы убедиться, понимает ли ом, что Кюприлиу всегда имели дело не с какими попало сновидениями, а преимущественно с главными сновидениями. Ты меня понимаешь? — спросил он. Глаза его подернулись темной мерцающей дымкой. Все намереваются при помощи главного сна… Слова Визиря вновь стали туманными, с многозначительным молчанием между ними. О нем много чего болтают, продолжал он, но неважно, я не собираюсь тебе говорить, что из этого правда, а что нет; скажу лишь, что баш-эндер способен предвидеть важные изменения в государственной жизни. В глазах Визиря сверкнула ослепительная искра. Один главный сон подсказал идею большой резни, когда главы офисов Албании были убиты в Манастире. Ты слышал об этом массовом убийстве? И точно так же другой главный сон обусловил изменение политики по отношению к Наполеону, и падение великого визиря Юсуфа. А сколько еще было других случаев… Не зря говорят, что ваш директор, с виду довольно простой и без пышных титулов, может потягаться своей властью с нами, самыми могущественными визирями.
Он с горечью улыбнулся. И потягаться может, продолжал он неторопливо, потому что у него ужасная власть полного отсутствия фактов.
Марк-Алем не отрываясь глядел в рот своему родственнику. Ужасная власть полного отсутствия фактов, повторил он про себя, оцепенев, пока Визирь продолжал объяснять, каким образом получилось так, что из Табир-Сарая никогда не исходили и никогда не могут исходить никакие приказы, но Табиру это и не нужно. Он выдвигал идеи, которые его странный механизм мгновенно облекал вредоносной мистической силой, потому что идеи эти извлекались, по его мнению, из предвечных глубин общего османского духа.