Дворец сновидений
Шрифт:
К своему удивлению, Марк-Алем больше не чувствовал усталости. Глаза все больше привыкали к написанию букв, давно уже не употреблявшемуся. И даже неестественный порядок слов казался теперь привлекательным. Понемногу скупые строчки, поврежденные и обрывочные, засасывали его в свой мир. Косовское поле в Северной Албании, где он никогда не бывал, медленно разворачивалось в его воображении, иллюзорное и зыбкое, каким и должно было быть изображение, извлеченное из нескольких сотен погруженных в сон мозгов. Мало того, туманные и бессмысленные видения этого поля сопровождались так называемыми толкованиями, от которых все становилось еще более призрачным. Тем не менее получившийся коллективный продукт погруженных в сон и не связанных друг с другом сознаний то ли по причине овладевшего
Марк-Алем потер глаза, словно отгоняя дремоту. О реальных ли событиях шла речь, да и как можно это понять, если начиналось все в сновидениях? Мало того что не было никакой границы между сновидением и реальностью, так и все вообще на этом поле, его карта, время, свидетельства, имена — все перемешалось. Неиссякаемым белым снегом кружились и кружились души семидесяти тысяч балканцев над землей, в последнем усилии пытаясь покинуть этот мир. Для чего бежал, словно во сне, великий султан посреди этой сумасшедшей круговерти, словно хотел улететь вместе с ней? Куда ты идешь, падишах, опомнись, вскрикнул во сне янычар Селим и, проснувшись, побежал, чтобы пересказать свое сновидение. Чуть дальше медленно брел по полю окровавленный принц Якуб Челеби в обличье коня с выпавшей гривой. А еще и кровавый чеснок, и лето, и зима, и перемешанные времена, и были на этом поле и дождь, и солнце, и снег, и нежная травка, и цветы, и суровая зима, и все одновременно. И дождю нужно было идти недели напролет, и даже месяцы, и ему никак не удавалось смыть эту кровь, а затем нужно было, чтобы покрылось поле снегом от края до края, чтобы показалось наконец, будто кошмар этот скрылся под снежной пеленой. Но следующей весной, когда побежали под снегом ручейки, они вымывали и несли с собой куски замерзшей крови, так что снег казался покрытым ранами. И вот так, о аллах, каждый год, и вот так и зимой и летом, под ветром и немым дождем, то самое поле, там, в Северной Албании…
Марк-Алем внезапно вспомнил, что этим вечером приглашен вместе с матерью на ужин к Визирю. Это был ежегодный ужин, на котором всегда слушали рапсодов, приехавших с Балкан. Наверняка вместе с бошняками будут и албанские рапсоды.
Марк-Алем закрыл папки и встал. Голова у него болела от чтения, а может, от угольного чада, под землей ощущавшегося сильнее. Он кивнул, попрощавшись с сотрудником, и вышел. Шаги его одиноко зазвучали в галерее. Интересно, который час? Он понятия не имел. Там, наверху, могло быть обеденное время, или разгар дня, или уже вечер. На мгновение он даже забеспокоился: а вдруг он опоздает на ужин? Затем успокоил себя: не может быть, чтобы время пролетело так быстро. Ужин, казалось ему, находился где-то наверху, в другом мире, чуть ли не на облаках. А с обеих сторон вздымались глухие стены галерей, за которыми в тысячах и тысячах дел хранился сон мира. Марк-Алем почувствовал, что у него отяжелели веки. Да что же это? — пару раз он спросил себя. Что это за сонное оцепенение, сковавшее его члены? От ужаса у него мурашки пошли по телу, но он тут же постарался успокоить себя: наверняка это чад угольных жаровен нагонял на него сон.
Марк-Алем ускорил шаг, чтобы выйти побыстрее в кольцевую галерею, но ее нигде не было видно. Чем дальше он шел, тем больше ему казалось, что он заблудился. А если он устанет и его одолеет сон в одной из этих пустынных галерей? Ему снова показалось, что веки у него словно налиты свинцом. Угораздило же меня сюда спуститься, закралась в голову мысль. Он ускорил шаг еще больше, затем побежал. Звук его шагов, умноженных гулким эхом, вызвал у него еще больший ужас. Я не усну, пробормотал он. Я не попадусь в твою ловушку.
Неизвестно, как долго продолжался бы этот сумасшедший бег, если бы на перекрестке он не наткнулся на человека.
— В чем дело? — обеспокоенно спросил тот. — Что случилось?
— Ничего, — ответил Марк-Алем. — Где тут выход?
— На тебе лица нет, ты совсем бледный. Уже разузнал о том, что происходит?
— Что? — не понял Марк-Алем. — Я ищу выход.
— Я говорю, тебе наверняка что-то известно. Ни кровинки в лице.
— Это, наверное, от угольного чада, — сказал Марк-Алем.
— А я говорю, что…
— Выход где?
— Вот здесь, — ответил тот.
Марк-Алем хотел было сказать ему: да у тебя самого лицо как восковая свеча, чем тебя так удивило мое, но он не хотел задерживаться ни на одно лишнее мгновение в этом месте. Выбраться отсюда как можно скорее, о господи, вздохнул он про себя. Подняться из этого колодца.
Наконец перед ним возникла лестница, и он взбежал по ней, перескакивая через три и даже четыре ступеньки. Когда он оказался на первом этаже, у него перехватило дыхание. Ему показалось, что слышен какой-то шум. Обернувшись, он, к своему удивлению, увидел группу людей в длинных кафтанах, удалявшихся в глубину коридора.
На втором этаже он столкнулся еще с одной группой людей с мрачными лицами. Издали из галерей доносился шум шагов. Что это за оживление такое? — задумался он и вспомнил человека, встреченного в галереях Архива. Похоже, в Табир-Сарае что-то действительно происходило. Он ускорил шаг, чтобы побыстрее добраться до Интерпретации. Посеревшие стекла окон свидетельствовали о том, что день склонялся к закату.
— Где ты был? — спросил его сосед, работавший с ним за одним столом. — Где тебя носило весь день?
— В Архиве, — ответил ему Марк-Алем.
Глаза у того просто сияли. Неделю назад его посадили работать рядом с Марк-Алемом, успевшим за это время убедиться, что главным смыслом жизни у того было собирание сплетен, особенно политических, слухов, передаваемых на ушко, из уст в уста, запрещенных и опасных, и именно опасность была соусом, придававшим им вкус. Было даже удивительно, как это он до сих пор не разнюхал, что Марк-Алем принадлежит к семейству Кюприлиу.
— Что-то происходит, — поделился он, придвинувшись слева к нему всем своим телом. — Не замечаешь?
Марк-Алем пожал плечами.
— На лестнице какая-то суета, больше ничего не знаю, — ответил он.
— Трижды вызывали нашего шефа, и все три раза тот возвращался, перепуганный до смерти. Совсем недавно его вызвали в четвертый раз, и он до сих пор не вернулся.
— И что это значит? — спросил Марк-Алем.
— Да кто его знает? Все что угодно, — ответил тот.
Марк-Алем хотел было рассказать ему о человеке с испуганным лицом, которого увидел в Архиве, но это вызвало бы новую волну перешептываний между ними. Он припомнил слова архивиста о баш-эндерорах, рывшихся всю ночь в Архиве. Стало совершенно ясно: что-то действительно происходит.
— Все что угодно может произойти, — услышал Марк-Алем шепот соседа. Чтобы никто не заметил, он старался говорить, не поворачивая головы в сторону Марк-Алема и кривя уголок рта, как бы придавая нужное направление своему бормотанию. — Может произойти все что угодно, — повторил он, — от увольнения сотрудников до закрытия Дворца.
— Закрытия Табир-Сарая?
— А почему бы и нет? Вся эта суета… Эта подозрительная беготня… Я не первый год работаю в Табир-Сарае, всю подноготную знаю… Все, что сегодня происходит, мне совершенно не нравится. В такой день можно ожидать чего угодно…