Дворянские гнезда
Шрифт:
Из переписки самих Аксаковых и их воспоминаний можно составить представление об этой «умной суете», по выражению Сергея Тимофеевича: «Бакунин, Белинский, а также Кольцов обедали у нас в субботу», «Вчера читал у нас Кетчер трагедию Шекспира», «На другой день моего приезда в Москву Гоголь приехал к нам обедать вместе с Щепкиным… с этого, собственно, времени и началась наша тесная дружба. Гоголь бывал у нас почти каждый день», «Вечером у Константина были Самарин, Герцен и Грановский».
Зимой 1851/52 года Аксаковы снимали небольшой флигель в Большом Николо-Песковском переулке (№ 4 – не сохранился). Это время работы писателя над «Записками ружейного охотника». Зима 1856/57 года проходит на Арбате (№ 24), и здесь заканчивается работа над «Семейной хроникой». Это время сближения с Львом Николаевичем Толстым. В письме от 20 декабря 1857 года С. Т. Аксаков сообщает: «С
К общему хору восторгов присоединяется и историк С. М. Соловьев: «Аксаковы жили очень открыто, хлебосольно, всегда можно было застать у них кого-нибудь, всегда кто-нибудь обедал. Умный старик мне очень понравился, и я стал бывать у них очень часто, ибо у них всегда было очень весело».
Конец жизни Сергея Тимофеевича – дом № 6 по Малому Кисловскому переулку. Здесь за месяц до смерти писателя навещает И. С. Тургенев, тяжело переживавший состояние друга: «Я в Москве заезжал к Сергею Тимофеевичу: он очень мучится и еще более мучит своих, особенно Константина Сергеевича, на которого надивиться довольно нельзя: самоотверженность его превосходит всякое вероятие. Сергей Тимофеевич еще долго промучится… Выздороветь ему вряд ли возможно, – разве весной повезут его в более теплый климат…» До весны дело не дошло. Писателя не стало 30 апреля 1859 года. Аполлону Григорьеву принадлежат прощальные слова: «Сергей Тимофеевич Аксаков кончил свое поприще высокой эпопеей о Степане Багрове, записками об охоте, уженье, детских годах, в которых во всех являлся простым и великим поэтом природы, и умирающей рукой писал гимн освобождения от векового крепостного рабства великого народа, любимого им всеми силами его широкой, святой и простой души».
Семейная легенда графов Толстых
Это было в 37-м году. Но когда – осенью или зимой, не могу припомнить… Скорее то, что мы ехали на колесах… отец ехал сзади в коляске и нас по переменкам – это была большая радость – брали к нему. Помню, что мне досталось въезжать в Москву в коляске с отцом.
Был хороший день, и я помню свое восхищение при виде московских церквей и домов, восхищение, вызванное тем тоном гордости, с которым отец показывал мне Москву.
Детство кончилось со смертью матери. Вернее, не детство – та удивительная атмосфера любви и тепла, которую только она одна умела создавать. Толстой был уверен – прежде всего для него, ее, он не сомневался, единственного любимца.
Отец остался с пятью детьми на руках – четырьмя сыновьями и дочерью, расстроенным состоянием и без особых надежд на будущее. Переезд в Москву для устройства дел, где к тому же детьми могли заняться бесчисленные одинокие родственницы, был неизбежен. Шел 1837 год.
О своей первой московской квартире Л. Н. Толстой впоследствии вспоминал: «В Москве мы жили на Плющихе в доме Щербачева. Дом и теперь еще стоит под косым углом к улице» (№ 11).
Жизнь здесь во многом напоминала деревенскую. К дому примыкал просторный, окруженный хозяйственными постройками двор. В полуподвале скромного особнячка размещалось больше тридцати человек дворни. Детям был отведен мезонин, из окна которого как-то спрыгнул вниз девятилетний Левушка, хотевший поразить храбростью своих сверстников. По счастью, все обошлось легким сотрясением мозга, и после восемнадцатичасового сна мальчик проснулся здоровым. Дом на Плющихе описан в «Детстве». Особенно запомнился Толстому вид на улицу: «При шуме каждого мимо ехавшего экипажа я подбегал к окну, приставлял ладони к вискам и стеклу и с нетерпеливым любопытством смотрел на улицу. Из мрака, который сперва скрывал все предметы в окне, показывались понемногу: напротив – давно знакомая лавочка с фонарем, наискось – большой дом с двумя внизу освещенными окнами, посредине улицы какой-нибудь Ванька с двумя седоками, или пустая коляска, шагом возвращающаяся домой…»
Самым большим удовольствием были прогулки с тетушками по бульварам. Прогулки достаточно долгие, зато какие же содержательные. Чаще всего они начинались с Пречистенского бульвара, где можно было себе позволить и маленькие шалости, и вольности, на которые занятые разговорами и рассматриванием встречных старшие не обращали внимания. Достаточно того, что разговор велся на русском и сестру тетушки называли просто Машенькой.
Зато после Арбатской площади все менялось. В одном
Но на той же Арбатской площади нельзя было не заметить явного оживления тетушек, вполголоса обсуждавших тему «бедной
Мари», покойной матушки. Они непременно обращали внимание на большой белый особняк в пролете Воздвиженки, который, как можно догадаться, в свое время принадлежал деду, отцу «бедной Мари». Но самый большой интерес вызывал огромный дворец с восьмиколонным портиком на Никитском бульваре, «по правой руке». «Голицынский», как многозначительно шептали за детскими спинами голоса. Голицынский… В конце концов стало известным, что Голицыным из этого дворца был первый жених «бедной Мари», венчания с которым она в свои шестнадцать лет так и не дождалась: он скоропостижно скончался от «простудной горячки» в канун их свадьбы.
Легенда поразила детское воображение. Позже Толстой скажет, что его мать жила одной любовью – к своему первому жениху и к нему, своему сыну, которому дала имя любимого. Вот только найти этого князя Голицына Толстому не удавалось, хотя он искал его в архивах вплоть до преклонных своих лет.
Но легенда не исчерпывалась чувством юной княжны Волконской. Это была достаточно сложная история, характерная для екатерининских лет. Дед Толстого по матери привлек к себе внимание особого рода Г. А. Потемкина. Молодой красавец, входивший в непосредственное окружение императрицы, он испытывал серьезные материальные трудности, чем и решил воспользоваться светлейший. Потемкин был известен своими необычными отношениями с красавицами племянницами, которых по окончании пылкого романа заботливо пристраивал за знатных царедворцев, обеспечивая богатейшим приданым. На этот раз наступила очередь Вареньки Энгельгардт, к которой дядюшка был особенно привязан, но которая со своей стороны не дарила его никакими чувствами, зато умела получать наибольшую выгоду.
Наметив в качестве кандидата в мужья Вареньки именно князя Волконского, Потемкин предложил разоренному молодому человеку ее руку и приданое. В отличие от других куда более состоятельных и знатных кандидатов, Волконский вскипел, по словам современников, наговорил светлейшему много лишнего, в результате чего испортил себе придворную карьеру и вынужден был навсегда переехать в Москву.
Между тем Варенька спокойно обошлась без помощи дядюшки. В то время, как светлейший находился в южных степях, занятый военными действиями, она вскружила голову молодому князю Сергею Федоровичу Голицыну, получила согласие на брак с ним от императрицы и поторопилась со свадьбой. Ее муж был известен двумя слабостями: отлично играл в любительских спектаклях, кстати сказать, вместе с отцом и дядей А. С. Пушкина, и пропадал на охоте. К этому теперь прибавилось обожание жены, оказавшейся ловкой и рачительной хозяйкой, к тому же заботливой матерью многочисленного семейства. За одиннадцать лет супружеской жизни Голицыны приобрели десятерых сыновей, которым Варвара Васильевна обеспечила превосходное воспитание. И все это в доме № 8 по Никитскому бульвару, сохранившемуся, хотя и в переделанном виде, до наших дней.
С дядюшкой Варвара Васильевна, теперь уже княгиня Голицына, легко сумела помириться, получить самые большие по сравнению с другими сестрами земельные владения в качестве «отступного» и в дальнейшем пользоваться влиянием светлейшего для устройства дел своих и своих друзей. В ее доме образуется литературный салон, где среди других читает свои «Оды» К. Ф. Рылеев. Варвара Васильевна издает вполне грамотные переводы с французского литературных произведений. У нее в доме на Никитском бульваре живет в качестве секретаря князя, но и учителя многочисленных сыновей сам И. А. Крылов. Она дает надежное убежище Г. Р. Державину, когда против него начинается сенатское расследование, и добивается назначения поэта статс-секретарем императрицы. «Златовласая Пленира», «Улыбочка», как с нежностью отзывается о княгине в своих стихах Державин, становится одной из наиболее уважаемых дам московского общества и… встречается с претендентом на свою руку в собственном церковном приходе.