Дворянство. Том 2
Шрифт:
— Не, я так, по дурости, — сказал слуга. — Ляпнул второпях.
— Вот и молчи, — зло посоветовал господин. — Иди к хозяину, прикажи, чтобы нагрел воды. Буду мыться… перед встречей с королем.
Подкрались сумерки, на улице было еще по-летнему светло, однако через бумагу солнечные лучи уже не проникали. Елена привычно взяла кресало, зажгла «долгую» лампу из свечного огарка, опущенного в плошку с маслом до самого фитиля.
«Все, что нажито непосильным трудом…»
Как мало, в действительности, нужно для жизни, когда до общества потребления несколько веков. Если оно вообще здесь возникнет.
Витора занималась непонятной вещью. Она принесла с кухни морковку побольше и старательно, аж прикусывая язык от усердия, вырезала из овоща что-то странное. В Ойкумене покойников предпочитали сжигать, но традиционные похороны тоже были в ходу, так что Елена, в конце концов, узнала миниатюрный гробик. Закончив резьбу, служанка поймала таракана побольше, завернула его в клочок старой тряпки и уложила в морковный гроб, накрыв крышечкой из щепки. Гробик девушка поместила в рваный лапоть и привязала к нему бечевку. Все это проделалывалось с абсолютной серьезностью настоящего ритуала.
— А это что? — с недоумением вопросила Елена.
— Летопровожание, — все так же серьезно отозвалась Витора. — И на отогнание дурности.
Пока Елена пыталась расшифровать сельский жаргон, девушка пояснила, что после заката, но до полуночи, лапоть следует волочить за веревочку до ближайшего кладбища и там похоронить в северном углу. Очень действенное средство на удачу в дальнем пути, избавление от сглаза и прочих неприятностей.
— Понятно, — только и выговорила Елена, напоминая себе, что она единственный материалист в этой вселенной. Остальные живут в мире, где нет разделения на тварное и мистическое, все перемешано воедино. И для Виторы обряд на хорошую дорогу или сглаз так же объективны, как хлебная корка в миске.
Елена опять села на табурет и задумалась.
— А когда мы отправимся? — робко спросила из-за спины Витора.
— Через пару дней.
Служанка повеселела, а хозяйка вновь задумалась — стоит ли звать с собой товарищей? И кого именно? Может все-таки уйти по-английски, незаметно и не оставляя следов…
Витора тем временем достала иголку с ниткой и начала штопать одну из трех рубашек хозяйки. При этом девушка тихонько запела что-то нехитрое и мелодичное. Елена порадовалась — психотерапия добротой явно подействовала. Только вот песня оказалась невеселой.
Я дорогою шла, я широкою,
Я пущу голосок через темный лес,
Не заслышал бы мой лютый свекор,
Не сказал бы ен мому мужу,
Мому мужу, своему сыну.
Как и мой муж горький пьяница:
Ен вина, пива не поеть,
Всегда пьян живет.
Ен и боеть жену понапрасницу,
По чужим речом, по моим
«Не ходи, жена, ты на вулицу,
Не играй, жена, со ребятами,
Со ребятами неженатыми!
Хотя затем последовало более оптимистичное и веселое:
День деньской
Ходил по всем
По заулочкам,
По проулочкам.
Да говаривал:
«Кишку, ножку
Сунь кочережкой
В верхнее окошко».
Да выспрашивал:
«Здравствуй, хозяин
С хозяюшкой!
Где хозяин
С хозяюшкой?»
Да выслушивал:
«Уехали в поле
Пшеничку сеять».
Да напутствовал:
«Дай им Бог
Из полна зерна пирог!»
Витора заметила, что ее слушают, и спохватилась, испуганно умолкла.
— Пой себе, — ободрила ее хозяйка и замерла с полуоткрытым ртом. Служанка уставилась на рыжеволосую, не понимая, что вдруг произошло. На всякий случай подтянула выше чинимую рубашку, словно закрываясь ей от гнева.
— Черт побери, черт побери… — прошептала Елена, не к месту и внезапно вспомнив легендарную фразу в исполнении … она снова забыла фамилию советского актера. Не Папанов, не Миронов, кто-то другой.
— Черт возьми, — повторила она, прибитая внезапной догадкой, словно таракан хлопушкой.
— Что, госпожа? — вскинулась служанка.
— Боже мой, — выдавила хозяйка едва ли не беспомощно. — Боже… мой…
Она повернулась на табурете, медленно, чувствуя, как буквально «плывет» мир. Комната закружилась, пришлось закрыть глаза и заткнуть уши, чтобы не упасть. Витора замерла, глядя на хозяйку с тревогой и в то же время удивительным фатализмом.
— Дура, — прошептала Елена. — Какая же я дура…
— Госпожа… — начала, было, Витора и замолкла, оборванная резким движением старшей.
Елена встала и прошлась по комнате, высоко вскидывая ноги, растягивая мышцы, чтобы вернуть контроль над телом. Взяла со стола меч в ножнах, покрутила в руках, будто не в силах найти ему применение, полностью уйдя в собственные мысли.
Витора беззвучно шевелила губами, боясь нарушить ход размышлений суровой, но справедливой и незлой госпожи.
— Уходите, — сказала Елена. — Он сказал «уходите».
— Я… не п-п-понимаю, — как обычно в непростые моменты Витора начала заикаться.
— Я дура, — уже почти ровно, бесстрастно констатировала женщина, она говорила не столько девочке, сколько самой себе, проговаривая выводы. — Я вчера слишком вымоталась, не поняла. Решила, он высказывает мне уважение. Но барон не уважает чернь. Он не был вежливым… он возвращал долг. Человеку чести не пристало быть должным простолюдину. А Лекюйе задолжал мне сразу три жизни. И расплатился предупреждением. Он предупредил меня. Он предупредил нас. Потому и «бегите». Как можно дальше. Притом еще вчера.