Дворянство. Том 2

Николаев Игорь Игоревич

Ножи не преминули явиться на свет — солидные, хорошо кованые — обозленная, избитая, униженная троица напрочь забыла об осторожности. Теперь ими двигала жажда смыть позор чужой кровью, а там будь, что будет. Вероятно, беспутные юнцы рассчитывали, что отцовское золото купит прощение сговорчивого правосудия, а может вообще не думали о последствиях. Но, так или иначе, клинки увидели свет, и Елена перешла к увечьям, выбивая зубы, ломая пальцы и ушные хрящи, благо деревянная основа ножен хорошо исполняла роль дубинки. Еще минута — и все было закончено. Оглашая улицу стенаниями, воплями, пьяной слезливой истерикой, жертвы расползались, по двое в каждую сторону.

Елена прислушалась, она не спешила пристегивать оружие обратно.

Вроде бы тихо… Ни стражи, ни каких-нибудь бандитов. Разумеется, все окрестные дома слышали короткую потасовку, однако никто даже лучину не зажег, не говоря уж об окриках или вмешательстве. Просто чудо, а не законопослушные граждане…

И все получилось наилучшим образом. Пьяниц теперь уж наверняка ограбят и разденут. Если они не поняли, что избиты женщиной, то все концы в воду, никто ее даже искать не будет. Если поняли… все осложняется, Пайт велик, но женщин в штанах и с оружием здесь не так много. Значит, будет повод воспользоваться мудростью глоссатора.

— Уймись, — предложила Елена все еще скулящей девушке. Фехтовальщица чувствовала раздражение — если бы не эта коза, ничего и не случилось бы! И в то же время стыд — обидно было поймать себя на типичном обвинении жертвы «сама виновата!».

— Да хватит тебе! — потребовала она, стараясь, чтобы звучало подружелюбнее, наклонилась к девице и увидела бледное лицо в обрамлении спутанных, давно не знавших воды и мыла волос.

Девка опять вскрикнула в искреннем ужасе, Елена отшатнулась, выставив мессер, испачканный кровью.

— Охренеть, — пробормотала ошарашенная фехтовальщица. — Вот это встреча.

Перед Еленой стояла на коленях старая знакомая — Жоакина, которая, похоже, давно разлучилась и с цирком, и с ремеслом акробата. Немудрено, что лекарка узнала старую знакомую лишь сейчас, глядя в упор. Всего за несколько месяцев блондинка постарела, самое меньшее, лет на десять. Веки набрякли, белки розовели полопавшимися сосудами, как у опытной «глотательницы дыма». Лицо подернулось морщинами, как льдина трещинами, обвисло мешками. Прежде циркачка глядела на мир с вызовом и каплей наглости, теперь в ее глазах плескалось отчаяние утопающего, тоскливая безнадежность разбитой жизни. В довершение всего от бывшей акробатки разило самым дешевым вином, которое уже граничило с уксусом. Алкоголизм, наркотики, многочисленные побои, механически прикинула Елена. Волосы лезут, суставы пальцев распухли — авитаминоз, очень дурное питание. И, судя по желтизне глаз, что-то скверное с печенью. Если молодая женщина, моложе самой Хель, так плохо выглядит, то здоровье убито безвозвратно и зиму она, скорее всего, не переживет.

Елена с невольной жалостью посмотрела на акробатку, стараясь понять, как можно было превратиться в такую развалину за несколько месяцев, да еще имея кошель, полный монет. Но жалость быстро исчезла, как линии на песке под набежавшей волной. Вместо нее душу заполнило мстительное удовлетворение.

— Вижу, не пошло тебе впрок то золото, — осклабилась Елена, покачивая мессером. — Я надеялась как-нибудь свидеться. Отдать долги. Не думала, что случится так быстро.

— Н-не уб-бивай, — заикаясь, просипела Жоакина. Пропитый и сорванный плачем голос казался нечеловеческим, как у водяного. — П-пожа-а-алуйста…

— Между нами, куда спустила деньги? — поинтересовалась Елена. — Ты не похожа на богачку.

Из маловнятного бульканья, прерываемого истерическими всхлипами, выяснилась нехитрая, можно даже сказать, прозаичная картина. Кошель был набит золотом, не серебром, так что предательство, по крайней мере, щедро себя окупило. Хоть монеты в большинстве оказались новой чеканки, скверные, обрезанные, но хватить их могло без преувеличения на годы. Но дальше… как в сказке или притче иудино золото пожрало удачу акробатки. Сначала бежал Кимуц, украв почти все деньги. Так и пропал без следа неведомо где. Затем пали лошади,

не выдержав зимних странствий. Работы не было, как и грошей, чтобы нанять хоть кого-нибудь для представлений. Акробатка могла бы прокормиться кое-как сама, но после таких ударов судьбы, Жоакина стала заглядывать в пивную кружку, просто чтобы расслабиться, не сойти с ума от неразрешимых забот. Затем вино, после крепленое вино. Остатки циркового имущества, а также все здоровье испарились, когда девушка перешла на глотание «жидкого дыма», мешая его с водкой. Добредя кое-как до столицы, акробатка обнаружила, что никакой работы здесь для нее нет. В организованную проституцию не взяли — наркоманки считались бесполезными и опасными. Тут история и закончилась. На все про все хватило менее чем пяти месяцев. Теперь девушка бродяжничала, подрабатывала сольной проституцией и мелким воровством на рынках.

Елена подцепила кончиком ножен подбородок Жоакины, заставила ту поднять голову. В свете далекого фонаря глаза рыжеволосой фурии сверкали, как два оранжево-красных зеркальца. Акробатка молчала, пытаясь сдержать дрожь губ, однако у нее не получалось. Слезы снова покатились по щекам, часто падая на грязное платье. Она всхлипнула, дернула головой и взвизгнула от боли, поцарапавшись о латунный наконечник. Теперь Жоакина горько и безнадежно рыдала, не сдерживаясь и не скрываясь.

— Забавно, — протянула Елена, держа руку правильно, заученно, так, чтобы при внезапном ударе снизу вверх успеть парировать или хотя бы принять вражеский клинок на руку, а не животом или еще хуже, в пах. В городах Ойкумены даже дети имели при себе ножики, хотя бы костяные и каменные. А что взбредет в голову опустившейся циркачке — неясно.

— Забавно… — подумала вслух Елена. — Ведь если я тебя сейчас порешу… на том и все. Кому какое дело до уличной девки? Одной больше, одной меньше. Тело в общую могилу или в реку. Никто и не глянет, что след не от ножа. И не останется от тебя даже памяти.

Жоакина стала глухо подвывать, Елена сместилась чуть в сторону, на всякий случай, страхуя себя от нападения сзади. Кроме того, женщина опустила голову ниже и часто поворачивала ее из стороны в сторону, контролируя боковым зрением, что происходит вокруг. Никто вроде бы не подкрадывался, но береженого…

— Хм… — неопределенно усмехнулась Елена. — А, знаешь, что…

Лекарка задумалась на четверть минуты. Жоакина судорожно глотнула, что-то неразборчиво пискнула. Елена пошарила на ощупь в поясной сумке, достала несколько грошей, бросив их на мостовую перед бывшей акробаткой. Металл глухо звякнул о камень. Блондинка сжалась, испуганно вздохнула, ожидая какого-нибудь утонченного издевательства.

— Знаешь, — повторила Елена. — Я тебе ничего не сделаю.

Она кинула еще денежек. Всего набралось бы, наверное, целая копа или даже больше, для нищенствующей и бездомной девушки — очень хорошие деньги, хватит, по крайней мере, на неделю, а если расходовать экономно и не платить за ночлег, отсыпаясь в чужих сараях, то на две-три. Жоакина заморгала, опустила взгляд на монеты — неровные, обрезанные, сильно затертые — как большие и грязные снежинки на темной, почти черной мостовой. Затем посмотрела на незваную благодетельницу и прошептала едва-едва слышно, так что Елене пришлось напрячь слух:

— Почему?

— Почему… — задумчиво повторила фехтовальщица. Странное дело, боль в мышцах отпустила, во всем теле ощущалась легкость, потаенная энергетика сжатой пружины. — Знаешь, наверное, стоит сказать что-нибудь про милость к павшим. Или про божественное воздаяние. Не пожелай зла ближнему и так далее. Но… Но я буду честной. Перед собой.

Елена улыбнулась, губы скривились, так что улыбка, и без того злая, превратилась в страшноватый оскал. Жоакина опять вздрогнула и подтянула колени к груди, стараясь закрыться, на случай если все-таки станут бить.