Двойник
Шрифт:
По узкой каменистой тропе, прихрамывая и волоча ступню, ковылял старик. Словно по волшебству, проход перед ним освобождался. Бьорн слыхал о магах, по велению которых расступались воды. Видимо, калека имел схожую власть: завидев его, воины поспешно отдергивали ноги и долго потом не решались вытянуть их снова.
— Сделайте вид, что спите, — шепнул Эйрик.
Братья дружно закрыли глаза и засопели, хотя Бьорн так и не слез с Торольфа.
Они не видели старика, но звуки выдавали его. Парализованная нога волочилась по земле, здоровая судорожными толчками бросала тело вперед. Он опирался
Дома, на Харейде, искалеченный викинг покидал свою пещеру в утесах лишь дважды в год, когда заканчивались припасы. Его всегда снабжали едой, не требуя платы. Если он забирал овцу, хозяева считали, что принесли жертву богам; обглоданные кости тревожил потом только ветер. Собаки скулили и поджимали хвост, а матери выбегали на улицу, чтобы скорее спрятать плачущих малышей; самые отважные воины скрывались в своих домах, сжимая христианский крест или молот Тора и бормоча охранные заклинания, — все знали, кто идет. Если дети не слушались или плохо засыпали, их пугали именем старика, и не было угрозы страшнее.
«Спи, дитя, — приговаривали женщины, — а не то Черный Ульф заберет тебя в скалы».
Шарканье и клекот слышались все яснее. Бьорн еле дышал. Наверное, он уже сломал Торольфу лодыжки. Оба страдали, но не смели шелохнуться.
Ближе, ближе… И вот калека поравнялся с братьями. Они затаили дыхание, молясь про себя — двое Белому Христу, двое Тору, — чтобы Черный Ульф прошел мимо.
Все смолкло, только воздух со свистом вырывался из груди старого викинга. Бьорн мечтал об одном: снова услышать шорох шагов. Но вместо этого раздался голос, подобного которому он никогда прежде не слыхал:
— А вот и Торкелево племя.
Голос напомнил Бьорну шорох ветра в болотной траве лютой зимой, последний крик птицы в когтях ястреба, тонкий визг выдры, перегрызающей себе лапу, чтобы вырваться из капкана. Голос принадлежал человеку, давно отвыкшему говорить. А еще в нем неожиданно прозвучала насмешка.
— Храбрые сыновья Торкеля, — чуть слышно прошуршал Ульф, — должно быть, вы умерли, раз не дышите?
Братья разом выдохнули и принялись судорожно глотать воздух, внезапно показавшийся кислым. Они кашляли, но упорно притворялись спящими. Получалось неубедительно. Один Бьорн открыл глаза — против воли, словно кто-то поднял ему веки.
Прежде он толком не видел Черного Ульфа и помнил его лишь как тень, хромающую по улицам, чтобы затем скрыться в скальной расщелине с украденной овцой. Дикий зверь, живой труп — таким он представлялся Бьорну. Но сейчас перед ним стоял человек, правда, очень необычный. Казалось, Ульф древнее самого времени; сеть глубоких морщин, похожих на шрамы, покрывала его лицо, будто кто-то взял костяной гребень и долго бороздил им лоб и щеки старого викинга. Когда-то затейливые татуировки украшали его кожу, но теперь линии расплылись, а краски выцвели. Редкие волосы падали на лицо; присмотревшись, Бьорн понял, что в них вплетены кости животных: череп воробья, лапа куницы, рыбья челюсть. Ульф кутал
Но как бы ни выглядел Черный Ульф, Бьорн забыл обо всем, увидев его глаза, горевшие под завесой неопрятных седых прядей яркой зеленью горного водопада. Когда Бьорн заглянул в них, все вокруг исчезло. Он больше не слышал боязливого шепота, не чувствовал, что брат изнемогает под его весом. Стих даже речной бриз. Словно давняя угроза матери наконец сбылась и он остался с Черным Ульфом наедине.
— Медвежонок Бьорн, — снова послышался голос, слабый, как птичий крик на ветру.
— Ты знаешь меня? — Бьорн старался придать голосу уверенности, но пустил петуха, как мальчишка.
— Знаю ли я тебя? Викинга, который раньше всех ступил на английскую землю? О да… — Морщины вокруг рта собрались в подобие улыбки; раздался смешок, будто порыв ветра пробежал по сухим листьям. — Я видел твой первый шаг.
Все знали, что Черный Ульф плыл вместе с ними, и проклинали решение Торкеля взять его. Он не греб и всю дорогу лежал под палубой в тесном трюме, где хранились паруса, вязанки стрел и запасное оружие.
— Я помню свое крещение. — Снова этот шелест мертвой листвы. — Когда-то я окунулся в воду так же, как и ты… Целую вечность назад. Когда я еще не был… Не стал…
Голос задрожал и умолк; из-под рваной накидки появился бледный кулак, иссеченный сталью и временем. Зеленые глаза опустились, но в следующий миг вновь уставились на Бьорна. Рука почти коснулась его лица. Юноша хотел увернуться, отвести взгляд, но остался на месте, будто скованный чарами. Ульф сжимал в морщинистой ладони кожаный кисет.
Многие носили на шее такие мешочки, надежно пряча в них самое ценное: монеты, крест или молот Тора, кольцо, подаренное любимой. Но Бьорн знал, что в кисете старика лежит сокровище иного рода. Оно сопровождало Ульфа всю жизнь, было с ним еще до рождения. Такое же покоилось на груди Бьорна. Сорочка — пелена, в которой он появился на свет. Знак благословения… Или проклятия.
Одного взгляда хватило, чтобы понять, какая судьба досталась Черному Ульфу, этой полуживой развалине.
Бьорн зачарованно следил за кулаком, чертившим в воздухе знаки; казалось, из всех чувств у него осталось только зрение. Голос раздался вновь, но не из-под занавеса седых волос, не из впалого рта. Он звучал прямо в голове.
— Запомни это время. Помни его, когда оно станет прошлым. Любой ценой избегай битвы. Пусть твоя сорочка лежит в покое, пусть врата остаются закрытыми. Если же они отворятся — пеняй на себя!
Рука скользнула обратно под накидку и появилась уже пустая. Мир вокруг наполнился звуками: ветер дул с реки, викинги ворчали и переругивались, изнемогая от жары и безделья. Шарканье больной ноги удалялось вместе со стуком деревяшки о землю. Когда оно стихло, братья облегченно вздохнули.
— Слава Христу, он не остановился, — Торольф сел, потирая ноги, придавленные Бьорном. — Ты чуть не сломал мне лодыжку, остолоп!
Эйрик с Ингваром, провожая взглядом черный силуэт, согласно замычали.