Двойники (рассказы и повести)
Шрифт:
Молодежь за глаза звала его Мефистофелем; самое плохое, что он, кажется, принимал этот титул милостиво - ну а что еще ждать от менталиста, раскладывающего людей на частоты и через оные входящего в самые потаенные уголки их тел и душ?
Мы друг друга поняли сразу. Приятелями не сделались из-за разницы наших школ, однако же вот как мы сделались знакомы: я встретил Херценса среди шумного круга молодежи, разговор под конец попойки принял направление философско-метафизическое: каждый был убежден в разных разностях.
– Что до меня касается, то я убежден только в одном...
– сказал доктор.
– В чем это?
– спросил
– В том, - отвечал он, - что, рано или поздно, в один прекрасный вечер я умру.
– Я богаче вас, - сказал я.
– У меня другое убеждение - именно то, что я в один прегадкий вечер имел несчастие родиться.
Все нашли, что мы говорим вздор, а, право же... Так мы отличили в толпе друг друга. Мы часто сходились вместе и толковали об отвлеченных предметах очень серьезно, пока не замечали оба, что взаимно морочим друг друга. Тогда, посмотрев значительно друг другу в глаза, аки римские авгуры - по словам Цицерона, - мы начинали хохотать и, нахохотавшись, расходились довольные вечером.
Итак, я лежал на диване, заложив руки под затылок и глядя в потолок, когда Херценс вошел в мою комнату. Он сел в кресла и заявил, что на дворе становится жарко. Я в ответ сообщил, что меня беспокоят жужжанием мухи, - и мы оба замолчали.
– Заметьте, коллега, - сказал все же я, - что без нормальных людей на свете было бы скучновато... Вот нас двое сдвинутых: мы все обо всем знаем заранее, спорить мы можем о чем угодно, и зачем это нам? Мы знаем почти все сокровенные мысли друг друга; одно слово - для нас целая история, видим зерно каждого нашего чувства сквозь тройную оболочку. Печальное нам смешно, смешное грустно, а вообще-то мы ко всему равнодушны, кроме... Что же нам остается? Рассуждать о политике и рассказывать друг другу новости. Ну же, скажите мне какую-нибудь новость...
– В вашей галиматье, однако же, есть идея, - ответил он, подумавши, пока я зевал.
– Две!
– дополнил я.
– Скажите мне одну, я скажу другую.
– Хорошо, начинайте!
– сказал я, по-прежнему глядя в потолок и внутренне улыбаясь.
– Вам хочется знать какие-нибудь подробности насчет кого-нибудь из приехавших на воды, и я уж отгадываю, потому что о вас там уж спрашивали.
– Ах, доктор! Решительно, нам нельзя разговаривать, раз уж мы читаем в душе друг у друга...
– Теперь другая...
– Другая идея вот: мне хотелось вас заставить рассказать что-нибудь хотя бы потому, что это менее утомительно по такой жаре, нежели слушать жужжание этой мухи и читать у вас в мозгу, душе и прочих ваших отделах. Но о деле: что вам сказала обо мне княгиня Василеостровская?
– А вы уверены, что... не княжна?
– Конечно.
– Почему?
– Потому что княжна спрашивала о Клубницком.
– Вы хороший профессионал, прошу прощения. Княжна посекретничала со мной о том, что он, верно, очень сенситивен, поскольку трудно себе представить, чтобы человек переходил в подобное блаженство всего лишь после ста миллиграммов диэтиламида...
– Надеюсь, вы оставили ее в этом приятном заблуждении. Там было не менее ста пятидесяти миллиграммов...
– Разумеется.
– Ну что же, вот и завязка!
– закричал я в восхищении, сам, собственно, не зная почему.
– А об развязке комедии мы похлопочем. Судьба явно заботится о том, чтобы мне не было скучно.
–
– Ну а дальше, доктор?
– Княгиня сказала, что ваше лицо ей знакомо. Я ей заметил, что, верно, она встречала вас в Петербурге, где-нибудь в "Борее" или на Пушкинской... Я сказал ваше имя... Оно было ей известно. Кажется, вы иногда наделываете там шума... Княгиня стала рассказывать о ваших похождениях, прибавляя, верно, свои версии... Дочка же слушала с любопытством. Похоже, она начинает за вами что-то подозревать... Княгине я не противоречил, хотя она несла явный вздор.
– Достойный друг, - сказал я, протянув ему руку.
Доктор пожал ее с чувством и продолжил:
– Если хотите, я вас представлю...
– Помилуйте!
– сказал я, вытащив руки из-под головы и хлопнув в ладоши.
– Разве ж мы друг другу представляемся? Мы знакомимся по-другому...
– Вы думаете, что она тоже из?!.
– Доктор, доктор, да какая разница... впрочем, я и сам никогда не открываю моих тайн, я ужасно люблю, чтобы их отгадывали, - тогда при случае всегда могу от них отпереться. Однако же вы должны описать и маменьку, и дочку. Что они?
– Ну, княгине лет сорок пять. У нее здоровое поле, однако же что-то начинает цвести кровь. Вторую половину своей жизни она провела в Москве, откуда и некоторое разглаживание мозга. Она любит поговорить о метафизике, впрочем - когда дочери нет в комнате. Дочка - по ее словам - ничего такого и в голову не берет. А мне-то какое дело? Я хотел ей ответить, что так всем остальным и скажу - чтобы она не беспокоилась... Карма у нее скучная, аура слабовато-желтого цвета, сюда она приехала, чтобы прочиститься и запастись энергетикой на зимний сезон. Москва, знаете ли... Княгиня, впрочем, повелевать не привыкла, питает уважение к уму и знаниям дочки, знающей физику и греческие буквы. Похоже, в Москве барышни пустились в ученость, и хорошо делают, право! Княгиня очень любит молодых людей, княжна смотрит на них с прищуром: какая-то питерская привычка, откуда только?
– Кстати, доктор, в Москве-то вы бывали?
– Да, я имел там некоторую практику.
– А дальше?
– Да вроде бы и все... Да! вот еще: княжна, кажется, ни о каких чувствах рассуждать не любит... и, кстати, в Петербурге она пожила... недолго, зиму или чуть больше. Ей там не очень понравилось - значит, ей там и место.
– А кого вы видели у них сегодня?
– Да так, какой-то адъютант, натянутый гвардеец и еще какая-то дама из новоприезжих, родственница, что ли, княгини по мужу, хорошенькая, но больная, что ли... среднего роста, белобрысая, с правильными чертами, цвет лица чахоточный, нос немного курносый. Очень выразительно лицо, и сами губы...
– Белобрысая...
– пробормотал я сквозь зубы.
– Точно ли?
– Она вам знакома!
– Доктор только что не торжествовал.
– Похоже... я узнаю в вашем портрете женщину, с которой был близок в старину... Не говорите обо мне, а если она спросит, отнеситесь ко мне дурно.
– Пожалуй!
– сказал Херценс, пожав плечами.
Он ушел... грусть стеснила мое сердце. Судьба ли нас свела здесь, или же ее разноцветные демоны нашептали ей, куда ехать? Да и она ли? Но за любое прошлое надо платить - как бы тебе тогда ни было... Мы глупо устроены, вот что, - в должниках нам остаться невозможно.