Двойное дно
Шрифт:
И вот, листая телефонный справочник, Рябцев наткнулся на знакомую фамилию. И осенило его: «А что, если к Зое обратиться? Может, у них в медсанчасти есть облепиховое масло? Пусть уважит. Я ведь им когда-то сделал квартиру. Надо непременно ей сегодня позвонить. Впрочем, лучше увидеть…»
В седьмом часу вечера он был у дома двадцать семь по улице Чернышевского. Номер квартиры он забыл, но запомнил приметы: последний подъезд, первый этаж, дверь налево.
Дверь открыла Зоя, которую он и узнал-то не сразу. Даже переспросил:
— Вы — Зоя?
— Я, — ответила
— На улице бы вас встретил — не поздоровался.
Зоя и впрямь здорово изменилась. Пополнела, как бы стала меньше ростом. Вместо ровных, необыкновенной белизны зубов теперь поблескивали холодком золотые коронки.
— А вы, Вася, все такой же, — стройный и красивый. Девки, поди, до сих пор прохода не дают, — сказала Зоя. — Прошу в комнату, у меня, Вася, гость.
Рябцев медленно, тихими шагами вошел в большую комнату. За раскладным столом сидел пожилой мужчина с пролысинами. Увидев Рябцева, мужчина встал, сделал шаг вперед, протянул для знакомства руку:
— Севастьянов.
Втроем дружно и весело они пили кофе, курили сигареты, болтали о новостях, сплетничали о городских знаменитостях — артистах, писателях, ученых. Причем Рябцев и Дмитрий Иванович очень быстро обнаружили близость взглядов и мнений, потому беседовали охотно, не стесняясь делать самые невероятные и смелые выводы и предположения по всем темам. Мимоходом Севастьянов ругнул порядки в медицине, и Рябцев его поддержал: вот даже какого-то облепихового масла для больного человека найти не может. А этой самой облепихой можно засадить весь земной шар.
— Кстати, — обратился он к Зое, — вы мне не поможете достать масла? Хотя бы сто граммов. Сестра просит.
Зоя стряхнула пепел с сигареты и кивнула на Дмитрия Ивановича:
— Вот к нему обращайтесь. У него соседка в аптеке работает.
Севастьянов медленно опустил веки в знак согласия: мол, у меня действительно соседка работает заместителем заведующего большой аптекой.
— Поможем, Василий… э-э-э… чеевич?
— Семенович.
— Поможем, Василий Семенович. Наталья мне обязана. Не раз еще дочку приведет — у той зубы совсем негодные.
Он вытащил из кармана авторучку.
— Дай-ка, Зоя, лист бумаги.
Зоя принесла чистую школьную тетрадку. Севастьянов бесцеремонно вырвал лист, принялся мелко писать.
«Повезло мне, — радовался Рябцев, — что я Зойкиного хахаля здесь застал. Он, видимо, мужик пробивной, если захочет, это облепиховое масло из-под земли достанет».
Была довольна таким исходом и Зоя. Не будь ее посредничества, считала она, не встретились бы Василий с Дмитрием Ивановичем, а, следовательно, Рябцев бы не один еще день мыкался в поисках лекарства.
Севастьянов свернул вчетверо записку, протянул ее Рябцеву:
— Держите, Василий… э-э-э… Семенович. Завтра подходите в третью аптеку на Коммунистической. Откажут — позвоните. Или… Лучше я вам позвоню сам. У вас есть дома телефон? Ну и прекрасно.
Рябцев спрятал записку в нагрудный карман.
— Премного благодарен. В случае успеха — с меня причитается.
— Ловлю на слове.
13
В пятницу в двенадцать часов дня к Дому печати подъехал грузовик. Из кабины выскочила распаленная Инга Кузовлева и бегом кинулась к двери. Еле дождалась лифта. Она поднялась на десятый этаж и влетела в свой кабинет, во весь голос крикнула:
— Теодор, собирайся!
У сосредоточенного в этот момент Шуклина от неожиданного Ингиного крика чуть не слетели очки.
Он хотел выругать Ингу: так можно и заикой оставить. Но ее уже не было. Она побежала в фотолабораторию звать Наума Добромыслова.
Обещал Инге пособить при переезде помощник ответственного секретаря Борис Верхоланцев. Она по пути в фотолабораторию заглянула в секретариат.
Михаила Михайловича Гугляра не трогала — знала, что он сдает срочный материал в номер. Но Гугляр клятвенно обещал явиться на новоселье. К тому же как представитель профкома он должен был вручить Кузовлевой подарок от коллектива редакции — хрустальную вазу. Об этом Инга не знала, ей просто хотелось видеть у себя шефа, человека компанейского, ходатайствовавшего за нее.
Через пять минут бригада грузчиков — Шуклин, Добромыслов и Верхоланцев — уже сидела в кузове грузовика. Подняли воротники, опустили уши шапок — как-никак на дворе декабрь. Правда, мороз сегодня небольшой — около пяти градусов, но дул сильный ветер, кидая в лицо пригоршни колючего снега. Да и езда на открытой машине — удовольствие зимой не из лучших.
Шофер типографской машины — молодой парень — гнал машину бесцеремонно, не тормозя перед выбоинами и на поворотах, и, похоже, совершенно забыл, что в кузове люди. Наум, не выдержав очередной встряски, стукнул кулаком по кабине, и машина пошла тише. Теперь ее уже обгоняли не только легковушки, но и грузовики.
Несмотря на полдневное время, город казался сумрачным. Небо — сплошная чернота туч. И этот ветер с колючим снегом…
Шуклин не любил декабрь. Стоят самые короткие дни; уходишь на работу — темень, возвращаешься домой — темень. А погода неустойчивая, мерзкая. То плюс один-два градуса, то минус двадцать. Скорей бы наступил январь. Там уж хоть на воробьиный шаг, но день прибавляется. Да и погода устойчивее. Солнышко начинает появляться — бледное, обессиленное, но вселяющее надежды, что дело идет к теплу, к долгожданной весне, к желанному лету.
Летом Федор загадал съездить на родину, в деревню. Никого там у него не осталось — лишь троюродные дядьки и тетки. А тянет, сильнее магнита тянет отчий край, единственный и самый близкий на земле. Обещал взять с собой Элю, показать ей, где родился и вырос. Возьмет, она уже взрослая, обузой не будет. Пусть посмотрит вятские места, его деревеньку, где жила когда-то ее бабушка, где впервые встретился Федор с Натальей — будущей Элиной мамой. Может, и верхом на лошади дочь покатает — она давно мечтает об этом. Сейчас, правда, в колхозах от лошадей стараются избавиться, но вдруг у них в Березнике еще не перевелись умные руководители…