Двойное дно
Шрифт:
Нелли Васильевна усмехнулась, вспомнив, как Шуклин сказал ей: «Я, как французы, бреюсь на ночь». Просто так сказал, а она эту фразу оценила. И Шуклина оценила. Счастливая, должно быть, у него жена. И она, Нелли Васильевна, не будет мешать этому счастью. Сегодня, если Федя придет, их встреча будет последней. Так она хочет. Да, пожалуй, и он.
Сквозь шкворчанье жарящейся картошки и эскалопов она не сразу расслышала телефонный звонок. А услышала — кинулась в комнату, не вытерев мокрые руки.
— Алло.
— Нелли?
— Я.
— Узнаешь?
— Узнаю.
— Так можно газету занести?
Наивный Федя
— Обязательно. На память. Ты откуда звонишь?
— С Пионерского проспекта. Из автомата.
— Рядом почти. Приходи!
Минут через десять он явился. Кнопку звонка нажимал с колотящимся сердцем. «Что я делаю? Что я делаю? Зачем я пришел? Газету можно было послать по почте. Но что о нем подумает Нелли? Трусишка, скажет. А еще мужчина называется. Зачем же тогда целовал?..»
В коридорчике он стряхнул с шапки снег. Из бокового кармана вынул купленную на всякий случай бутылку коньяка.
— А это зачем? — удивилась Нелли Васильевна. — Я думала, что ты мне цветы принес, — с обидой произнесла она. И более снисходительно добавила: — Ох и кавалеры нынче пошли…
Федор покачал головой: и впрямь оконфузился. Мог бы действительно зайти в цветочный магазин, купить какой-нибудь букет. Посреди зимы любые цветы душу греют. Горячительное не забыл прихватить, а не додумался женщине сделать приятное. «Сухарь я, — обозвал он себя, — я ведь и Наталью цветами не балую. Разве что на день рождения дарю. И то их в газете или портфеле домой приношу. Сухарь я черствый, зря ты, Нелли, прошлый раз говорила, что я нежный…»
Он повесил пальто, снял холодные ботинки, обул мягкие, с опушкой, тапочки. Прошел в комнату, освещенную золотистым светом. Хорошо. Тепло. Уютно после декабрьской простуженной улицы. Устало опустился в кресло на колесиках, в котором сидел в прошлое воскресенье. И подумал, противореча — который раз за эти три дня! — самому себе: «Вот бы изредка приходить сюда. В это тепло, в этот уют. Слушать нешумный магнитофон — как в прошлый раз… Вот бы изредка… А то не жизнь, а замкнутый круг: полсуток — дома, полсуток — на работе, полсуток — дома, полсуток — на работе. В отпуск только втроем: я, Наталья, Эля. Чаще всего — на базу отдыха, что недалеко от города. Надоедаем друг другу еще больше, чем когда работаем. Ни минуты вольной жизни. А мне ведь уже сорок, я уже еду с ярмарки. Вон Гугляр с Наумом — те каждый год в санатории бывают, и одни. За месяц соскучатся по дому и семье — во много раз роднее, рассказывали, кажутся после и дом, и семья. А, кроме того, впечатлений сколько! Скольких людей разных встречают. Молодеют душой и телом. Я не рвусь пока в санаторий. Но имею я право хоть тут, в городе, отвлечься от всего? Ханжи скажут: не имеешь, ибо за спиной у тебя жена и дочь. И добавят: а что, если и твоя Наталья ту же песенку запоет? Каково тебе будет?.. А каково действительно? Не одобрю, конечно, — я хоть маленький, но эгоистик… То-то ж, скажут ханжи!.. Но я не сдамся. Я, — отвечу, — за разумность во всем. Даже в отношениях между такими близкими людьми, как муж и жена, не исключены секреты. И они в большинстве семей, уверен, существуют. Раскрой их, представляю, какая бы волна разводов прокатилась по земному шару! Ведь супруги бы узнали все-все друг про дружку — начиная от ошибок молодости и кончая случайной встречей с незнакомым человеком!»
Шуклин сидел, полузакрыв глаза, в забытьи сидел.
«Братцы
Нелли Васильевна не мешала размышлять Шуклину. Она, грешным делом, даже подумала, что он уснул. А потому ходить старалась мягко, ставила тарелки на стол бесшумно. И только когда управилась, нарушила тишину.
— Кушать подано. — Лицо ее сияло довольной улыбкой — как в первый день встречи. — Федя, только давай сегодня не пить.
— Это почему же?
— Хочу чистоты. Во всем…
— Тогда включи магнитофон. Пожалуйста.
Нелли Васильевна включила магнитофон. Лента была не ТА, не с современной ритмичной музыкой, похоже — иностранной. Сегодня пел Высоцкий. «Ладно, сгодится и он, — решил Шуклин, — не перематывать же кассету…»
Сели за стол. Нелли Васильевна пододвигала полные тарелки к Федору.
— Не стесняйся, ешь, ты ведь с работы.
— Ем-ем. У тебя все так вкусно!
— Даже шпроты, — усмехнулась Нелли Васильевна.
— Даже шпроты, — понял шутку Шуклин.
Федор ел жадно, с наслаждением. Ему было за столом приятно: музыка, теплый мягкий свет, рядом — женщина. Добрая, приветливая женщина, к которой он будет иногда приходить. И которая вот сейчас склонилась к нему на плечо и хочет, по-видимому, сказать что-то приятное.
И она говорит:
— Мне так хорошо с тобой, Федя. Но я никогда не была в жизни воровкой. А тут чувствую: уворовываю тебя. Потому прошу: давай не встречаться. Давай расстанемся по-доброму. А что случилось между нами — забудем… Мне жаль тебя, и я боюсь…
— Чего боишься?
— Что я тебя однажды не отпущу… Только не подумай, будто я, как кошка с мышкой, с тобой поигралась — и до свидания. Просто, Федя, мне, я еще раз почувствовала, приходящего мало.
«А мне так здесь уютно… — с горечью подумал Шуклин. — Но, видно, непригодный я любовник, коль мне указывают от ворот поворот».
Он подумал так, но при расставании не упрекнул Нелли Васильевну ни словом за неожиданную развязку недолгого их знакомства. Лишь раскланялся, вроде бы извиняясь, как извиняются, когда постучались не в те двери.
Дома Наталья встретила его вопросом:
— Есть хочешь?
— Спасибо. Хотя… супчика бы похлебал.
Из многолетней семейной практики Шуклин знал, что отказ от еды грозит всевозможными подозрениями.
— Опять «болел»? — спросила с кухни Наталья.
— Опять. Наум сегодня три один выиграл.
— А тебе радость.
— Да я не только «болел». Я и к летучке готовился. Не тащить же недельную подшивку домой.
— Иногда таскал — и ничего. Мне кажется, ты из-за рюмки остаешься.
— О, это уже перехлест с твоей стороны, Наталья, — недовольно прикрикнул Федор, включая телевизор. — Знай меру! Я и на свои куплю, если захочу. Я не Севастьянов.
— А что Севастьянов?
— Тот может пригласить женщину в кафе, а сделает так, что расплачивается она, — вспомнил Шуклин рассказ Нелли Васильевны.
«Куда это меня занесло? — испуганно подумал Федор. — Дернуло меня сравнить себя с Севастьяновым!»
Но — снежный ком под гору пущен!
— А откуда тебе это известно?