Двойное дно
Шрифт:
Внешне Рябцев — красавец. Чуть выше среднего роста, атлетически сложен, зубы белые, ровные, ироническая улыбка, лицо мужественное, на круглом подбородке — ямочка. И говорит — заслушаешься. Тут тебе и пословица-поговорка, и анекдотец, и свежее образное сравнение. А главное — самостоятельное суждение обо всем: о людях, о событиях, о книгах…
Все у Рябцева прекрасно, кроме души.
Душа у него с гнильцой. Шуклин судит об этом лишь по одному случаю, рассказанному Ингой, которой он верил, как себе. Но и одного случая хватает порой, чтобы судить о человеческой
Лет двенадцать назад Рябцев работал в молодежной газете. Вместе с Ингой и ее будущим мужем Юрой Кузовлевым. Многие журналистки, комсомольские работницы области, с которыми по роду службы встречался Рябцев, были от него без ума. Какая внешность, как говорит, какие жесты! Киногерой — и только!
Рябцев, естественно, знал о притягательной силе своей личности, нередко пользовался этой силой — с разбором и без разбора.
Однажды доверилась ему и Инга…
Только однажды! Он приглашал ее потом часто и в ресторан, и к себе домой, но она была словно каменная и на все уговоры отвечала одинаково: «Все, Вася, один раз побаловалась — хватит. У меня жизнь впереди».
Время шло. У Инги складывались все более близкие отношения с ответственным секретарем Юрой Кузовлевым. Юра предложил ей вскоре выйти за него замуж.
Свадьба проходила в общежитии, где жили молодожены, — веселая, шумная, хоть и немноголюдная. Рябцев явился без жены, вел себя шумно — больше всех говорил за столом, рассказывал во всеуслышание сальные анекдоты о женихах и невестах. И чаще Юры танцевал с Ингой. Да еще цинично нашептывал ей на ухо: «Может, все-таки повторим ту ночку?» У нее была мысль врезать ему пощечину, да не хотелось портить веселую свадьбу.
Кузовлев и Рябцев продолжали после свадьбы дружить — Инга умолчала о пошлостях Василия. Может, подумала, его выпивка подпортила. К тому же и Рябцев в отношениях с ней стал более сдержанным и осмотрительным.
Гром грянул после рождения сына. Юра, как водится, пригласил друзей-приятелей. Повод самый что ни на есть торжественный: сын родился! Были подарки, застолье, шуточные речи, добрые пожелания новорожденному и родителям. Кто-то даже стихи прочитал по этому поводу.
Рябцев тоже поздравил Ингу и Юрия с наследником, а потом со злым намеком сказал:
— Но вообще-то мальчик и на меня немного похож. Подбородок вон раздвоенный… Выпьем за то, чтобы наши дети походили на нас.
Кто-то слова Рябцева принял за очередную шутку. Кто-то побарабанил по столу пальцами: надо присмотреться к подбородку мальчика. А Ингу как кипятком обожгло. Она, скрипнув зубами, выпалила:
— Врешь! От тебя у меня ничего не получилось! Вон, негодяй, отсюда!
— Да я пошутил, — кинулся оправдываться Рябцев.
— Жестоки твои шутки! Хватит меня терроризировать! Да, я однажды была с тобой, но на этом, слава богу, мы и расстались. Вон отсюда!
Когда гости разошлись, Инга во всем призналась Юре. Сидя на полу, обхватив его ноги руками, плакала и рассказывала. Он безмолвно стоял, слушал — и про тот случай, и про приглашения в ресторан,
— Рябцев, конечно, подлец. Но и ты хороша. И я бы тебе все простил, все бы понял, случись сегодняшнее в присутствии тебя, меня и Рябцева. Но ведь у нас полтора десятка гостей было. Значит, всё станет завтра известно всему городу. Значит, сколько ни живи я тут, на меня будут показывать пальцем: «А сына-то ему сделал Рябцев». И ведь не станешь же им доказывать, что никакой ямки на подбородке у нашего малыша нет… Я умру от такой жизни…
Через два дня Юра рассчитался, а на третий уехал. Подальше от дома — куда-то в Среднюю Азию.
10
С работы Шуклин возвращался нынче раньше обычного. А точнее — вовремя. Ровно в шесть часов он покинул редакцию, сел на троллейбус и уже через полчаса был на своей Новой улице.
Возле его дома мальчишки играли в хоккей. Воротами служили перевернутые деревянные ящики. Задумавшийся Федор чуть не наскочил на один из ящиков. Чертыхнулся и услышал смех взрослого человека. Поднял голову — перед ним, у двери подъезда, стоял Севастьянов.
— Размечтался, что ли, Федор… э-э-э… Григорьевич?
— Морозно вот, очки запотели.
— А я думал — размечтался. С вашим братом — творческими людьми — это случается… Я тут стою, наблюдаю, как пацаны шайбу гоняют. Заодно свежим воздухом дышу.
Больше всего Шуклин опасался, что Дмитрий Иванович начнет расспрашивать о вчерашнем. Но он не расспрашивал, а только пронзал Федора все понимающим взглядом и щерил рот в ехидненькой улыбке.
— Как дела?
— Нормально. А что?
— Так просто. Я по себе знаю, что жены не любят поздних возвращений…
Это был намек на вчерашнее.
— Наталья в этом смысле — молодец.
— Воспитал, видать. Так и надо. А раньше все скромничал, скромничал, Федор… э-э-э… Григорьевич. Пока не попался.
Севастьянов почти заслонил собой дверь, и Шуклин не мог свободно пройти к себе, чтобы не услышать разные пакости.
— Вы ревнуете?
— Голубчик! — всплеснул руками Севастьянов. — В мои годы? Да и к кому ревновать? К этой… развалине?
— Не смейте так о ней! — почти крикнул Шуклин и резко вплотную приблизился к Дмитрию Ивановичу. — Разрешите пройти.
11
В среду в пять часов Нелли Васильевна и впрямь была дома. Она, переодевшись в свой любимый пестрый длинный халат, направилась в кухню и зажгла газ. Еще на работе она продумала, что приготовит на ужин. Эскалоп с жареной картошкой, шпроты, сыр, маринованные грибы, свой любимый клюквенный напиток. А придет ли на ужин Шуклин? Газету с информацией она, конечно, купила, но ей хотелось проверить, твердое ли слово у Феди, может, и он из тех, кто, пообещав, потом забывает обещанное, придумывая разные оправдания. Ей не хотелось верить, что он такой, очень не хотелось. Она всегда ценила в людях обязательность и была бы весьма разочарована, окажись Федор пустословом.