Двойной босс, пожалуйста!
Шрифт:
— Дружба? — ее голос снова взлетает на несколько октав вверх. — Ты, блин, как ребенок, которого мне навязали. Я тебя везде за собой таскаю, все за тебя разруливаю, и все равно ты все время получаешь то, что не заслуживаешь. А по поводу подставы… ты бы лучше у "парня" своего спросила.
Глаза Вики горят такой ненавистью, что я съеживаюсь от каждого произнесенной ей слова. Так вот, значит, как она меня видит? И никакая это не дружба, оказывается… От того, как манерно она произносит слово "парень", комок в груди разрастается все больше. Что это за намеки?
— Не
— Что? — сухие губы с трудом разлепляются.
— Неужели ты думала, что такие мужики способны запасть на тебя? Даже смешно, честное слово! Это у них что-то вроде корпоративного соревнования: кто быстрее разведет новенькую на секс. С тобой прям провозились, хочу сказать, — злая насмешка не ранит, потому что дыра в груди ничего не чувствует.
Ощущаю, как кровь отливает от лица, как слабеют мышцы, как желудок скручивается узлом.
— Кто? — выдыхаю из последних сил.
— Мудак Че и его вечный партнер Яковлев. Видимо, стало скучно, и они решили не только повеселиться, но и бабло отмыть. А тут ты — святая наивность. Так что с ними и разбирайся. Я тебе ничем помочь не могу.
Вика приподнимает ладони и делает шаг назад, намереваясь уйти. Я не чувствую губ, не чувствую тела, только сердцебиение шумит в ушах, напоминая, что я ещё жива. Ее слова забираются в каждую щёлочку моей ослабленной уверенности в Александре. Стучат молоточками "ты же чувствовала, знала". Складывают картинки в пазл: все эти странные перешептывания, неожиданный интерес ко мне, настойчивость Руслана и… Нет. Нет, нет, нет. Не правда. Не правда!
— Откуда ты знаешь? — кричу уже в след уходящей Вике.
Она застывает, но не оборачивается.
— А ты как думаешь? — горько бросает она.
Осознание потрясает очевидный факт.
— И кто победил? — срывающимся голосом говорю я.
— Че.
Она произносит его фамилию, словно ставит точку. Жестко и болезненно. А потом снова возобновляет шаг. Я стою не в силах сдвинуться с места, как дерево, пораженное молнией — сгорая до тла.
— Почему ты мне не сказала?! — кричу в след бывшей подруге, когда она оказывается уже у самой дороги.
Она оборачивается, не сбавляя шаг, ее волосы треплет ветер, закрывая лицо.
— Потому что я плохая подруга! — кричит в ответ.
Клянусь, в этот момент я вижу улыбку на ее лице.
***
Я набираю этот чертов номер в миллионный раз. В этот день, на следующий и еще через день. Ответ всегда одинаков — аппарат абонента выключен или вне зоны действия сети.
Когда на дисплее высвечивается номер Камиллы Георгиевны, я не жду уже ничего хорошего. Апатично отвечаю на звонок, отстраненно выслушиваю приговор.
Меня в компании больше
Я даже не плачу. Просто рада, что все закончено. Остается только одно — рассказать все отцу. Он пока ничего не знает, сам пропадает на работе последние дни и даже не заметил, что я никуда не ходила. А рассказать, что у его дочери теперь нет никакого будущего — не слишком привлекательная перспектива.
— Дочь, надо поговорить, — объявляет отец с порога.
Я знала, что этот момент настанет. Но смотрю сейчас в его осунувшееся лицо и понимаю, что речь пойдет не обо мне.
— Что случилось, пап?
Мы проходим в комнату и садимся на диван. Отец устало трет затылок, не зная, как начать.
— Помнишь, я на днях рассказывал о несчастном случае на производстве?
Я киваю, пока не понимая, к чему он ведёт.
— Так вот, пострадавший парень оказался очень пронырливым. Он обратился в службу охраны труда, поднял шумиху в соцсетях… Пока идет расследование, меня попросили с должности. Но Серегин сказал, что по факту, обратно меня не ждут и по-дружески рекомендовал выходить на пенсию.
— Папа! — бросаюсь к нему и крепко обнимаю. Слезы, которые, казалось, должны были вытечь за последние дни, льются новым потоком, обжигая воспаленные щеки. — Но он же сам виноват!
— Это никого не интересует, одуванчик. Нужна показательная казнь.
Папа прижимает мою голову к груди и мягко поглаживает.
— Ничего, ничего, прорвёмся. В октябре как раз пятьдесят, пенсия по вредному производству хорошая будет. Ты работаешь. Перестану скупать коллекционные выпуски ЗВ. Подужмемся.
Я вцепляюсь пальцами в пропахший древесиной свитер и жалобно скулю.
— Меня уволили, пап, — задыхаюсь собственными слезами.
Тяжёлая ладонь застывает на моей голове.
— Мне теперь никуда не устроиться.
Всхлипы становятся всё громче. Рыдать в родных объятиях совсем не то, что тихо в подушку. Вся моя боль, все отчаяние от сложившейся ситуации выплескивается наружу. Выливается океаном соленой жидкости, морем утробных звуков. Папа молча гладит, прижимает меня к себе, пытаясь утешить, но я знаю, что он тоже в ужасе.
Я не знаю, как дальше жить. Впервые, я и жить не хочу, разрываемая болью предательства. Только отец — вековой столп, не позволяющий сейчас уйти мне на дно.
Две недели спустя ситуация становится хуже. В моих дрожащих руках три теста с двумя одинаковыми бледно-красными полосками. Я решаюсь в последний раз набрать номер, который безрезультатно набирала в течение семи бесконечно болезненных дней.
— Не звони сюда больше, — вливается ядом в кровь.
Голос, пропитанный злостью, говорит лучше любых слов. Все это правда. Наконец, окончательно подтвердилось. Все было ложью. Он играл со мной, а после подставил.