Двухгодичник. Сказки про Красную армию

Поляков Евгений

Потом и другие проверяющие подтягиваться стали. Капитана связного помню из полка, по фамилии Гарбуз. Нормальный оказался мужик, ничего от него плохого не видел, как и хорошего, впрочем. Два эпизода с его участием запомнил. Про окопы по периметру нашей позиции уже писал. А ночи на Украине темные, ни зги не видно без освещения. И вот этот Гарбуз возвращался как-то в ночи на позицию нашу из села окрестного. Не иначе как за самогоном бегал. Возвращался – и упал в окоп этот, который полного профиля, то бишь в полный рост там стоять можно было. Хорошо еще не сломал ничего, когда падал. Но привиделось ему в замутненном его сознании, что в могилу он попал. Мы же рядом с кладбищем на позиции встали. И стал он так жалобно постанывать, чтобы из могилы его достали. Патрульный услышал, доложил по команде, и вытащили мы капитана на белый свет из его потустороннего.

Следующий эпизод с Гарбузом произошел, когда у меня в радиостанции блок

один полетел. Капитан связной рядом оказался и предложил свою помощь. Видать, по работе соскучился. Я пожал плечами, но возражать не стал. Капитан достал вышедший из строя блок из стойки. Посмотрел на сплавившийся в комок резистор, затем спросил меня: «ЗИП есть?» (это запасные части и принадлежности). «Да какой ЗИП, станции больше чем двадцать лет от роду» – скептически выдавил я. «Ну тогда станция восстановлению не подлежит. Пойду наверх доложу», – закончил свою помощь капитан. ЗИПа, конечно же, не было, но коробочки с радиодетальками, со старых блоков спаянные, у меня имелись. Да и «восстановлению не подлежит» у нас в роте не катило. После такого доклада через какое-то время на меня бы обязательно вышел зам по связи полка, наорал бы, как водится, и приказал чинить мое старье как хошь. (Надо будет про ремонт тоже отдельную картинку тиснуть.) Посему я не стал ждать нагоняев, а взялся за поиски подходящего резистора. И еще до вызова свыше станция была введена обратно в строй.

Некоторые другие картинки про Воробиевские учения уже раньше набрасывал. И про вечери тайные, и про стрельбы на позиции. Здесь же еще две намалюю. Одну – про завесу домовую, а вторую – как нас чуть не разбомбили, если это, конечно, за «чуть» может сойти.

Под конец учений, которые недели две, кажется, шли, стали нам роздых давать. Крутились мы (станции то есть) уже не по расписанию, а по команде с вышестоящего пункта. Это называлось: «по включению». Ну а раз время свободное нарисовалось, то и мысли всякие непотребные стали в голову лезть. Решил кто-то из нас, командиров, что нет смысла обратно не только патроны все везти, но и шашки дымовые. И устроить из них (шашек то есть) представление пиротехническое под кодовым названием «дымовая завеса». У старшины в наличии оказались не только обычные шашки белого, черного и красного дымов, но морские шашки в виде бочонка, которые и в воде гореть могли, да и горели долго – чуть ли не полчаса. Сказано – еде-лано. Решили мы поутру мысль дурную в жизнь претворить. Позиция наша с одной стороны речушкой небольшой, но с крутыми бережками, ограничивалась, с другой – метрах в ста – дорогой в Воробиевку, с третьей – кладбищем, и лишь с четвертой было поле без конца и края. С утра на речке рыбаки местные собирались. А мы, набрав шашек штук по… дцать, не меньше, начали пиротехническое шоу. Бочонки морские подожгли и с обрыва в речку скатили, а остальные на позиции позажигали. Через какое-то время речку всю затянуло дымом, из которого рыбаки выпрыгивать начали. Да и на позиции дальше вытянутой руки ничего видать не было. Затем дым с позиции на дорогу ветерком оттянуло. Там даже две машины, мимо проезжавшие, решили остановиться и подождать, пока дым рассеется. Но все заканчивается. Завеса наша дымовая – не исключение. Развеял ветер над позицией нашей рукотворный дым, не причинив никому никаких материальных последствий.

Остатняя Воробиевская картинка к авиационному налету на нашу позицию отношение имеет. Учения эти проходили поздней осенью.

Когда я спал в палатке, то кроме одеяла укрывался еще шинелью и поверх – прорезиненной плащ-палаткой. Но все равно поутру, если сразу к зеркалу подойти, усы были заиндевевшие. Посему все мы, как манны небесной, ждали приказа: «Свернуться и убыть к месту постоянной дислокации». Радисты, да и я, выучили текст этой кодограммы наизусть. И цифры там были какие-то шибко простые. Что-то типа – 5555 7777 3333. А тут приходит кодограмма, две первые группы которой такие же, как в заученной, а дальше какие-то другие цифры. Пока секретчика вызвали, пока он расшифровал, пока командиру доложили… Время какое-то ушло. А в кодограмме было: «Свернуться и передислоцироваться на два километра юго-восточнее села Воробиевка. Через двадцать минут позиция будет уничтожена». А как уничтожена, условно или реально, – ничего не сказано. Кто-то из офицеров или прапорщиков вспомнил, что наши учения крупномасштабные, а на таких допускается до трех процентов убыли личного состава. Командир приказал срочно перевести радиостанцию в телефонный режим и открытым текстом спросить, как будет уничтожена позиция – реально или условно. Ведь у всех РЛС нормативное время на развертывание/сворачивание было больше часа. Какое-то время еще на прогрев радиостанции ушло, а когда связались, то в ответ нам проорали, что позиция будет уничтожена реально, вертолеты уже вылетели, уводите людей к дороге и что успеете с собой взять – постарайтесь прихватить. Что тут началось!

Когда на учения

ехали, наш ЗИЛ-131, на котором дедушка Ульяныч был старшим, все время отставал, глох. Тут он завелся первым и рванул к дороге, не отключив силовые кабели от электростанции. Искры во все стороны. РЛС с развернутыми антеннами, хлопая ими, как крыльями, медленно буксировались к дороге. Солдатики бегали, брезент с палаток снимали, что-то еще хватали и тоже к дороге несли. Как в этой суматохе практически все из серьезного смогли к дороге отбуксировать? И РЛС, и дизели, и кухню полевую, и брезент с палаток. И все минут за пятнадцать – уму непостижимо. Но сделали ведь! Конечно, не все успели. Антенные поля побросали, настилы от палаток, каптерку старшинскую, кабели и полевку, на позиции закопанную. Но это уже мелочи (если, конечно, не вспоминать, с каким трудом это потом списывалось). А как только дотянули все это до дороги, то тут откуда не возьмись пара вертолетов нарисовались. Зависли они, а потом трубку какую-то на позицию кинули. Она в полете несколько раз вокруг своей оси обернулась, а когда о землю ударилась, то залила эту землю огнем. Интересно, а если бы вертолетчики увидели на позиции людей, то кинули бы трубку эту? Хотя, нет, не интересно. Может, и вправду такое правило про три процента было. Ведь вертолетчики тоже люди подневольные, приказом заряженные.

Когда огонь и дым от налета рассеялись, взгляду предстала совершенно пустынная картина нашей бывшей позиции. Ни антенных полей, ни настилов от палаток, ни каптерки старшинской. Голая выжженная земля. Не зря председатель поначалу опасался за свое поле. На том куске, где мы стояли, теперь точно долго ничего расти не будет. Пытался я потом на этом пятачке полевку свою закопанную найти, трубки от антенных мачт, но потом плюнул. Получается, что масштаб игрушек от должности зависит. Мы вон дымовыми шашками ограничились и стрельбой по гусям, а у кого был доступ к вертолетам – он и ими смог проиграться.

Постояли мы у дороги еще какое-то время. А потом приказ все-таки желанный пришел – восвояси собираться. Настилов же от палаток не осталось, а в кунгах все солдаты не поместились бы. Вот и пожалели нас, погорельцев.

Учения у села Воробиевка (дорога обратно)

Честно говоря, не очень-то мне хочется вспоминать дорогу обратно из-под села Воробиевки. Может, еще лет через… дцать? Скажу лишь, что по дороге обратно две машины наших с прицепами перевернулись. Высотомер и, кажется, один из дизелей в кювете оказались. Оба потом на списание пошли. Еще приказ из полка после этого ЧП выдали, чтобы мы наверх о происшествии сразу не докладывали. Типа – еще едем или даже не выехали. Видать, думали, как им самим свою ж… прикрыть. Через пару дней разрешили-таки доложить.

И даже после этого эпизода нашу роту сделали выездной. То есть, как учения, то мы ноги в руки – и вперед. Видать, в других ротах и того хуже на учениях отметились.

Гауптвахта

Нет, сам я, слава богу, не сидел. А вот солдатика одного на губу конвоировать довелось. В нашем п. г. т. данного учреждения не было, и посему пришлось мне провинившегося на гарнизонную гауптвахту доставлять в славный город Хмельницкий.

Конвоировать – это вообще-то громко сказано. Никто не шел впереди со связанными руками, а я сзади с пистолетом, направленным на него. Просто вместе тряслись в рейсовом автобусе по пути в Хмельницкий. И мои обязанности, как я понимаю, были здесь сродни обязанностям старшего машины. Доставить солдатика на губу, чтоб он по дороге не заблудился, и сдать его с рук на руки вместе с сопроводительными документами.

Прибыли, нашли эту гауптвахту, прошли через КПП, предъявив предписание. А вот куда дальше стопы двигать – я, кажется, спросить забыл. Идем по дорожке. Навстречу майор какой-то, я и решил, что это начальник губы. Отдал ему честь и выпалил: «Товарищ майор, лейтенант такой-то, доставил рядового такого-то на гауптвахту». Майор слегка нахмурил брови, глядя на меня, затем добродушно так выдал: «Пошел на…, лейтенант. Я сам здесь сижу». И, обогнув меня, пошел дальше своей дорогой. Я только после этой репризы обратил внимание, что майор был в тапочках (дело летом было).

Нашли мы все-таки канцелярию губы. Постучался, с «разрешите войти» зашел. В комнате за столом сидел капитан с красными глазами, уставившимися на меня. Две руки его лежали на столе, и складывалось такое впечатление, что он только что, по моему стуку в дверь, оторвал свою голову от поверхности стола. Может, это были только мои домыслы. Далее я опять протараторил дежурную фразу про лейтенанта такого-то, который доставил рядового такого-то на гауптвахту. Капитан выслушал мой монолог и спросил: «Хороший солдат или х… ый?» Я подтвердил второе предположение капитана, тогда он, опять немногословно, выдавил: «Сгною, б…я!» После чего я передал сопроводиловку и, откланявшись капитану, двинулся в обратный путь в свой п. г. т.