Двукратное путешествие в Америку морских офицеров Хвостова и Давыдова, писанное сим последним

Давыдов Гавриил Иванович

Сверх смородины, попадалась по Июль. дороге голубика и земляника.

Выехали со станка в 10 часов утра. Подо мною упала лошадь, но я успел выдернуть ногу из стремян а не столь больно ушибся, что бы труд, но было продолжать езду. В час пополуночи остановились ночевать.

До реки Алдана —33 версты.

В 1-м часу пополудни приехали к оной. Станок построен на другой стороне реки, более полуверсты ширины имеющей.

Мы переправились в лодках, a лошадей перегнали вплавь Алдан, принял в себя много рек, вытекающих с западной стороны станового хребта, впадает в Лену. в Алдане водится довольно рыбы, коей продали нам Казаки, наловивши при нас же удами. Казаки сии живут для смотрения за почтовыми лошадьми и для охранения казенных магазейнов, в кои складывается мука и разные тягости в таком случае, когда Якуты не могут доставить оных вдруг в Охотск.

По сие время мы могли иметь молоко, a иногда и рыбу, но впредь, сказывают, должны будем довольствоваться тем, что возьмем с собою; ибо, до реки Алах-Юны (233 версты) нет ни какого селения. Поставленная у каждого станка на столбах крышка по крайней мере защищала от дождей; но с сего времени, кочуя до Охотска, место оной заступать должна изодранная палатка, каковою

Кантора Американской кампании нас снабдила. К тому же медведи и варнаки принудят часто беспокоиться и быть в осторожности.

На Алдане нашли 6 лошадей, нанятых для нас кампанией по 50 рублей за каждую, и при них одну запасную, или заводную, как здесь называют; да еще по почтовых лошадей, не могли набрать большего числа годных к выдержанию пути, и при них четырех Якутов на особенных лошадях. С нами же, для своей безопасности, шла почта. Самою скорою ездою, можно приехать из Якутска в Охотск в 10-ть и 12 дней; но обыкновеннее. Якуты берутся доставить в 18 и 20. Большая часть гостей отправляется из Якутска в исходе Марта или Апреля и караваны переходят Алдан еще по льду. Лошади тогда бывают самые худые, идут весьма тихо и простаивают по месяцу, когда найдут хорошие кормовища. Сии конвои называются пластовые, и лошади в то время нанимаются дешево. Товары приходящие в Якутск по вскрытии Лены, отправляются с Ярмонки, что против Якутска, (где пристают павозки) и называются по сему Ярмоночными, тогда платят с каждой лошади от 15-ти до 25 рублей и более. Дороже сего нанимаются так называемые легкие лошади, когда надобно скоро доехать в Охотск; для сего на лошадь вьючат не более 3 1/2 или 4 пуд. Из Якутска в Охотск завозится столь много тягостей, a оттуда идет оных так маю, что большая часть лошадей возвращаются порожними Там Якуты обыкновенно откармливают их, и на берегу моря, где трава несколько осолодковата, оные в 15 или 20 дней отъедаются до чрезвычайности. Тогда Якуты нанимаются весьма дешево, дабы только даром не ехать и иногда берутся доставить в восемь дней из Охотска на Алдан.

Сей день роздыха меня поправил, так что я ни мало не чувствовал боли в руках и ногах, как то было прежде. Мы как мореходцы изнемогшие от болезней, зашли после долгого плавания в порт, поправили в оном свое здоровье и опять отправляемся в путь, с новою надеждою на наши силы. Выехали в 10 часов утра.

Неизвестность сей дороги, родила во мне мысль собрать все названия урочищ по оной и описать ее со всею подробностью. Названия сии даются Якутами. Русские называют расстояния между сими урочищами днища, a Якуты — Кос. Русские полагают всегда Кос около 10 верст; но конечно сие счисление неверно, ибо произошло от того, сколько Якуты проезжают весною в день на самых плохих лошадях. Итак всякий может рассудить, что таковое измерение не может быть всегда одинаковое. При каждой Косе Якуты замечают какое-нибудь место и дают оному название.

В 10-ти верстах от Алдана находится весьма грязной во время дождей хребет, называемый Липка-Ылбыст, длина коего 10 верст. Потом через 10 верст Бережигесь Отту (сосновый бор); a десять верст далее брод через реку Белую, впадающую в Алдан. Брод бывает во время малых только вод но после дождей река сия (как и все вытекающие здесь из крутых и недалеко находящихся хребтов) чрезвычайно разливается; для сего положено содержать на Белой и на многих других реках перевозы; но Исправники обыкновенно сие упускают, a тем чрезвычайно замедляют проезд ибо конвои у иных рек простаивают по 10 и 15 дней и даже, бывали примеры, более нежели по месяцу.

Мы прошли уже вброд несколько рукавов реки Белой и наконец не доехали с версту только до самой её, как вдруг скачущий на встречу Якут сказал нам, что на сей стороне реки у броду стоят более десяти человек хорошо вооруженных Варнаков, что они поймав его с почтою, держали более суток связанного и что почтальон ушел. Якуты вызвались провести нас другим бродом мимо Варнаков и мы охотно согласились на сие предложение, ибо неприятно и просто ехать 700 верст через пустыню верхом, a еще менее если бы случилось быть ранеными от разбойников.

Перейдя Белую другим бродом, поехали весьма частым лесом и претопким болотом. В недальнем расстоянии оставили медведя, столь же дружелюбно как и Варнаков. Наконец лошади так устали, что многие падали уже и мы принужденными нашлись ночевать по средине болота. Только что легли спать закутавшись шинелями, как пошел проливной дождь, который промочил нас в четверть часа на сквозь Я велел себя накрыть войлоками из травы, кои кладут, на лошадей под седла и называют потниками, от сего немного согрелся, но через пол часа дождь опять добрался до меня и не дал более уснуть. Пронзительный холод и сырость произвели во мне сильную дрожь и чрезвычайно мучили. Ночь показалась годом. Настал день; никто из нас не спал, но друг с другом не говорили, потому что никто не хотел приподнять головы или пошевелиться; ибо при всякой таковой перемене положения, холод становился чувствительнее. Я скорчившись лежал до того времени как услышал, что лошади оседланы и готовились уже ехать. Тогда увидел, что ни кто из спутников не был в лучшем состоянии; ибо все стояли около угасающего огня и дрожали от холода. В 10 часов утра пустились мы в путь. Я на силу держался на лошади и завидовал тому, кто сидит в теплой комнате не помышляя о дожде льющем рекою. Отдал бы все что имел, дабы укрыться только в шалаше, сквозь который дождь не проходит. Многим таковая слабость покажется смешною, но пусть они посудит о семь не прежде, как не спавши 1 1/2 сутки и пробыв более половины сего времени на дожде, не имея на себе сухой нитки: тогда, только заключения их могут быть справедливы.

Грязь сделалась превеликою; лощинки бывшие накануне сухи, наполнились водою и превратились в быстрые реки, которые надлежало переходит вброд. К утешению нашему мы думали, что Варнаки остались позади и уже более вас не обеспокоят, особливо в то время, как все наши ружья и пистолеты совершенно замокли.

Проехав версте пять по дороге, остановились в 1-м часу пополудни кормить лошадей. Едва успели разбить палатку и развести огонь, как услышали

очень близко два ружейных выстрела, от которых Якуты наши тотчас упали ниц, a в то же время с разных сторон появились семь человек, из коих двое шли прямо к нам, имея совсем готовые ружья. не ожидая ничего доброго от таковой встречи, стали мы хвататься за свои замоклые ружья. Хвостов не могши скоро достать своего, с одною саблею побежал навстречу к ним и подойдя к атаману спросил. Что вам надобно? как вы смели подойти к военным людям? положи ружье, или я велю по вам стрелять. Сей смелый поступок устрашил атамана. Он велел товарищам своим положить ружье и сказал: мы, видим, что вы военные люди и ничего от вас не требуем. Прочие разбойники также кричали нам: не пали! не пали! Между тем однако же атаман, посмотрев с некоторым удивлением на Хвостова предложил ему идти с ним в их палатку, отстоящую но его словам не далее ста сажень от сего места. Хвостов, чтоб не показать себя оробевшим от его предложения, отвечал: пойдем. Он вошел с ними в палатку, где набралось их более десяти человек. Один из них стал с ним говорить грубо: молоденек брат ты, а шумишь много: и начал его трепать по плечу. Хвостов видя, что дерзость сия может также и других ободрить к наглостям, решился в тоже мгновение из всей силы ударит его в щеку, так что разбойник не устоял на ногах. Потом подняв саблю сказал: еже ли вы что-нибудь против меня подумаете, то дешево со мною не разделаетесь; я один справлюсь с вами, a при том и товарищи мои близко. Разбойники оцепенели. Атаман закричал на виноватого, говоря ему: ты забыл что ты Варнак, a его высокоблагородие государев офицер. После чего велел ему кланяться в ноги Хвостову и просить у того прощения. Таким образом заключен был мир с разбойниками, которые потом не только уже не помышляя ничего у нас отнять, но сами предлагали нам все что имеют кроме сахару, извиняясь тем, что не нашли оного ни у одного купца. Мы не приняли услуг их, a сказали им, что бы они не вздумали сделать чего нибудь потихоньку, если хотят мирно расстаться с нами; но они уверяли, что ни как не осмелятся учинит того, и что они совсем не такие разбойники как об них разумеют; что бежали от крайности и тяжкого содержания, что берут от купцов нужное только им, и что никогда не решаются убить кого-либо, иначе как защищая себя.

Поутру отправились мы в путь безо всякого помешательства от наших соседей. В 10-ти верстах от брода через Белую, кормовище называется Серьгах Сибихтя, потом Сияльлях Тумул (гривы вешаны), 10 верст далее Отырежас Тис, a после Сюльлях Тумул (грязное место), хребет потому так названный, что в дождливое время тут бывают ужасные грязи и — Бадараны, то есть глубокие жидкие топи. От последнего дождя произошло весьма много ручьев, кои должно было переходить вброд, так как и многие рукава Белой. Все они текли с чрезвычайною быстротою по каменному дну. Через один рукав нельзя было перебраться в обыкновенном месте и мы искали другого, объезжая по топкому болоту. Найдя несколько способное, стали переходить; но многие лошади вязли и падали в воду, перемочили весь экипаж, который вытаскивая и мы перемокли.

Все товары и вещи перевозимые по Охотской дороге укладываются в сумы, сделанные из бычачьих кож, которых швы так хорошо замазываются смолою, что из всего укладываемого в них ничего не подмокнет, хотя бы сума и вводу упала; но как кампания не имела нужды заботиться столько же о сбережении нашего экипажа, как своих товаров, a мы по новости ничего в том не разумели, то нам дали как нарочно гнилые и изорванные сумы, в коих большая часть вещей совершенно испортилась.

Потом проехали мы Бастын Харатит (первый черный лес). Сих Харатитов сряду три, каждый длиною около 10-ти верст, a последний не много более. Проезжая Бастын Харатит в левой стороне оставили каменную гору, называемую Тыллах-Нюра (ветреный камень), потому что будто около него всегда дует сильный ветер; однако же когда мы ехали мимо оного, тогда совершенная тишина стояла. Вечером, проехав речку Мухтулу или Кондратову, остановились кормить лошадей на Opmo Xapamum (второй черный лес). Дабы перебраться на ярмонку, где мы, расположились ночевать, надлежало наперед перейти ручей вброд. Что бы узнать глубок ли он, послали находившегося при почте для охранения оной Якута, вооруженного луком. Таковых называют батаста (оруженосец) [3] . хотя ручей не имел более 21/2 сажень ширины, и в обыкновенное время совсем высыхал, однако же в сие время был так глубок, что батаста принужден был переплыть через оный: чего ради мы развьючив лошадей перегнали их вплавь, a кладь и седла на себе перенесли, положив через ручей деревья.

3

Сей воин был так храбр, что прежде еще, когда мы услышали о близости разбойников, нарочно перервал тетиву у своего лука, дабы иметь отговорку не действовать оным.

Вместо слова брат, употребляемого у нас когда кого кличут, по Лене говорят Товарищ, a Якуты Дагор, то есть друг.

Поутру поднялись мы с места. Около полудня пошел дождь, но скоро перестал и небо опять сделалось ясно. Мы ехали между двумя хребтами, по пади, где течет выходящая из Чагдальского хребта речка Чегдалка, которую мы перешли до 15-ти раз вброд, и сверх того еще столько же ручьев, наводнившихся от дождей. Чагдалка впадает в Белую. Почтовые лошади были так худы, что одну из них принуждены мы были оставить на дороге с Якутом; нанятые же напротив все очень хороши, так что ежели бы все были такие, то верно бы могли мы переезжать от 60 до 70 верст в день, что значит очень много по столь дурной и каменистой дороге, по коей не подкованные лошади скоро подбивают копыта.