Двуликий демон Мара. Смерть в любви

Симмонс Дэн

Второй парень отчаянно дергал стропы своего шелкового купола, и я на миг исполнился уверенности, что он избегнет участи своего товарища. Пылающая груда резины, ивняка, стальных тросов пролетела ярдах в пяти от него — достаточно, чтобы его опалить, но недостаточно, чтобы поджечь парашют или увлечь за собой вниз. Но за облаком пламени летел змеиный клубок веревок и тросов, длинные концы которых яростно метались в воздухе, словно щупальца какого-то агонизирующего существа. По несчастливой случайности один из стальных тросов захлестнулся вокруг строп, резко дернул парашют в сторону и утащил за собой вниз.

Купол не сложился полностью, и парень мог бы выжить, если бы трос не утянул его прямо в горящую груду обломков

на земле. Я и еще несколько случайных очевидцев бросились к огромному — ярдов тридцать в поперечнике — костру, но о том, чтобы забежать в него и спасти бедного малого, не могло идти и речи. Он с трудом поднялся на ноги, пробежал несколько шагов, упал в огонь, снова встал, побежал и опять упал. Так повторилось четыре или пять раз, прежде чем он упал и уже не поднялся. Думаю, душераздирающие вопли несчастного были слышны в окопах на расстоянии трех миль оттуда.

Я доставил донесение в штаб, столкнулся там с одним своим университетским знакомым и принял его предложение выпить виски с содовой перед возвращением на передовую.

14 августа, понедельник, 7.45 вечера

Сегодня день дурных предзнаменований.

После двух недель августовской жары разверзлись хляби небесные. Хлынул ливень. Словно в ответ на оглушительную канонаду грозы тяжелые орудия с обеих сторон умолкли, лишь изредка дают залп-другой, чтобы мы и немцы не теряли бдительности. Это не дождь, а настоящий потоп.

Через час дощатые настилы на дне окопов оказались под водой. Через три часа брустверные мешки начали сползать с мест, поскольку траншейные стенки раскисли до консистенции жидкой кофейной гущи. Воронки от снарядов превратились в разливанные озера, и ядовитая зеленая пена сжиженного газа побежала из них развилистыми ручейками. Могилы размывает, и куда ни глянь, повсюду из-под земли торчат позеленелые руки и облепленные комьями волос черепа, словно уже прозвучала труба Судного дня.

По словам капитана Брауна и сержанта Акройда, река Анкр вышла из берегов и заливает долину позади нас. Деревня Типваль перед нами затоплена, немецкие траншеи тоже. Ребята, возвратившиеся из боя в Типвальском лесу, говорят, что вода, которую немцы откачивают из своих обустроенных траншей, стекает по склону холма прямо на наши временные позиции среди поваленных деревьев. Стало известно, что австралийцы наконец-то захватили мельницу, которую немцы так долго не сдавали, но «анзаки» настолько изнурены, что живые могут лишь валяться пластом в грязи рядом с мертвыми и умирающими под ливневыми потоками.

Второе дурное предзнаменование состоит в том, что сегодня утром мы получили приказ покинуть окопы с целью «отдыха и восстановления сил». К полудню мы проследовали во временный лагерь между Позьером и Альбером и сушились там в палатках, а не в землянках с протекающими крышами. Казалось бы, нам радоваться надо, но поскольку мы еще не принимали непосредственного участия ни в одном сражении, «отдых и восстановление сил» приходится трактовать как подготовку к наступлению на вражеские позиции, оказавшиеся не по зубам многим нашим предшественникам, ныне гниющим в могилах.

Последним дурным предзнаменованием стал прием пищи в четыре часа пополудни, когда нам выдали горячее мясное рагу, свежеиспеченный хлеб, чай — обжигающе горячий, а не чуть теплый, да еще апельсины и жареные каштаны. Апельсины и каштаны окончательно прояснили дело. Такими деликатесами нас угощали, только когда готовили на убой. Я бы предпочел съесть ежедневную окопную порцию тушенки с бобами, над которой всегда вьется рой мух, нежели этот роскошный последний обед.

Прекрасная Дама больше не появлялась. Думаю, она придет сегодня ночью, хотя я делю палатку с молодыми лейтенантами Джулианом и Рэддисоном, которого все зовут Рэдди. Ливень молотит водяными кулаками по брезенту.

Вода просачивается повсюду. Нам остается лишь съесть нашу вкусную пищу, выкурить по сигарете из вновь выданных запасов и заползти под наши новые, незавшивленные одеяла.

15 августа, вторник, 1.20 пополудни

Она не пришла ни ночью, ни сегодня утром, когда я находился один. Мое влечение может показаться нелепым, но меня к ней безумно влечет. И я знаю почему.

Получено официальное подтверждение. Утром капитан Браун вернулся из штаба с вытянутым лицом. Мы идем в наступление в пятницу 18-го числа.

Браун попытался представить дело в самом благоприятном свете и объяснил субалтернам, что первой пойдет тридцать третья дивизия, которая займет территорию между Дельвильским и Высоким лесами, а также сам Высокий лес. Он говорит, нашей бригаде останется только атаковать по правому флангу тридцать третьей и слева от Дельвильского леса и занять вражеские позиции, известные под названием Садовые Окопы. Наша атака станет частью общего наступления по всему фронту между Гиймоном и Типвальской грядой. По словам капитана, штабные эксперты даже не допускают мысли, что нам не удастся захватить Дельвильский и Высокий леса на сей раз.

Пятница 18 августа будет пятнадцатым днем этого сражения.

Пару часов назад, оставшись один в палатке, я достал револьвер, убедился, что он заряжен, и всерьез подумал, не застрелиться ли мне. Стрелять надо наверняка, поскольку любая попытка самострела карается смертной казнью.

Забавный парадокс.

16 августа, среда, 2.30 пополудни

Сегодня поздно утром здесь появился сам бригадный генерал Шют — наш командующий — в сопровождении напыщенного полковника и нескольких штабных адъютантов. Три батальона выстроились в каре, прозвучала команда «вольно!», и вот мы стояли там под дождем, несколько тысяч человек в непромокаемых плащах и насквозь промокших фуражках защитного цвета (каски на таком удалении от передовой мы не носим), устремив взгляды на генерала Шюта, выехавшего на рослом вороном жеребце в центр каре. Норовистый конь беспокойно перебирал ногами, и генералу приходилось постоянно натягивать поводья, что он делал совершенно машинально.

— Полагаю… да… гм… полагаю своим долгом сказать… то есть все вы уже знаете, что скоро состоится… э-э… скажем так, решительный бой. — Генерал откашлялся, придержал гарцующего вороного жеребца и расправил плечи. — Я не сомневаюсь, что каждый из вас проявит… так сказать… храбрость. И не уронит чести дивизии, которая покрыла себя славой… э-э… в битве при Моне.

Тут конь повернулся кругом, словно собираясь поскакать прочь, и мы решили, что лекция закончена. Однако генерал, сильно натянув поводья, развернул непокорное животное обратно, привстал на стременах и перешел к главной части своего выступления.

— И еще одно, парни, — произнес он, возвысив голос. — Два дня назад я посетил ваши резервные окопы и… гм… пришел в ужас. В самый настоящий ужас. Санитарные условия у вас далеки от удовлетворительных. С гигиеной дела обстоят так же плохо, как с дисциплиной. Подумать только, я видел человеческие экскременты, лежащие прямо на земле! Вам всем известны инструкции, предписывающие в обязательном порядке закапывать отходы жизнедеятельности. Должен вам сказать, я такого не потерплю — просто не потерплю! Вы меня слышите? Я знаю, что в последнее время вас донимала неприятельская артиллерия, но это еще не повод уподобляться животным. Вы меня слышите? Если после наступления я обнаружу, что кто-то не содержит свой участок окопа в чистоте и порядке, согласно четко прописанным инструкциям, я наложу на этого человека или этих людей дисциплинарное взыскание! Это касается не только рядовых, но и офицеров.